Шепот Земли и молчание Неба. Этнографические этюды о традиционных народных верованиях
Шрифт:
Увидев их, Мандарга, как и тогда, содрогнулся, голова закружилась, еще мгновение — и он упадет на камни пещеры, но тут луч солнца полоснул по облакам и заставил уходящее сознание вернуться. «Это не мой знак, это не моя чуринга!» — отчаянно-удивленно прошептал Мандарга и присел на кучу камней. Проходило отчаяние, проходил испуг. Мандарга наклонился, сунул руки в привычное каменное ложе и нашел свою чурингу. Достал ее. Она была целой, и такими же, только потускневшими, были на ней очертания животного, напоминающего и головастика, и черепаху, и ящерицу. Дыхание вновь стало ровным, сердце стучало размеренно, и возрожденное сознание породило любопытство. Мандарга собрал разбитые осколки чуринги, найденной Гунанг-Ванга, и вышел с ними наружу. На ярком
Мандарга подошел с обломками чуринги колдуна к обрыву и швырнул их в бездну. Бодрым шагом он спустился с горы и почти бегом направился к стойбищу, ему не хотелось, чтобы его отсутствие было замечено. Он довольно быстро оказался у своей хижины и весело разбудил спавших на подстилке из листьев и травы сыновей. Их мать, он успел заметить, пошла с другими женщинами в лес за сучьями. Жизнь в роде Речного крокодила продолжалась.
Вера в абсолютную связь чуринги с судьбой человека, в зависимость человека от той же чуринги постоянно подкреплялась общественным сознанием той эпохи, когда существовали подобные фетиши. Психологически человек воспринимал свою зависимость от фетиша-чуринги как очевидность. И когда фетиш-чуринга разрушался, то человеческое сознание ожидало аналога разрушенной чуринги в самом человеке. Подобная ситуация довольно часто находила свое подтверждение в окружающем реальном мире. Жизнь нашего далекого предка или нашего современника, отставшего в культурно-социальном развитии, живущего где-нибудь в джунглях Африки или Южной Индии, в сельве Амазонки или на затерянных островах Тихого океана, как правило, протекает в экстремальных условиях. Такие условия дают множество случайных совпадений, которые воспринимаются невежественным сознанием как следствие проявления невидимых и всесильных «чар». Они порождают видимость большой вероятности связи происшедших с человеком несчастий с действиями над его фетишами или реальностью проклятий, заклинаний, колдовства. Если еще добавить сюда сам факт психологического ожидания беды: что-то случилось с твоей чурингой, с твоим фетишем и т. п., то количество совпадений или случайных связей несвязанных причин и следствий увеличится.
Фетишизация объектов живой и неживой природы была многотысячелетней практикой нашего далекого предка, она проявляла себя в разной степени и в недавнем прошлом народов земли, проявляет она себя и поныне.
Перенесемся на несколько мгновений в крайний юго-восточный район Азии, где уже в условиях развитого классового общества фетишизация явлений природы и природных объектов — священные горы Бирмы и Кампучии, Лаоса и Таиланда — переходит в культ предков. Изображение предка народов Юго-Восточной Азии иногда принимает видимость письменного знака или обозначения его имени, оно существует и в виде специально сделанного идола, нередко человекоподобного.
Своеобразными аналогами чурингохранилищ австралийских аборигенов выступают системы тайхо и локменг у горных народов тайской и мяоской групп Вьетнама и Лаоса, описанные советским исследователем религий Индокитая Г. Г. Стратановичем.
Под наблюдением старейшины члены одной родственной группы тайскоязычного этноса раз в пять лет устраивают обряд почитания. В этот день проверяется соответствие числа тайхо — наборов различных предметов-знаков, объединенных в одно целое (символ души), — числу живущих родственников. Мужская тайхо состоит из миниатюрной корзины, веера, мешка, лука со стрелой и бесформенной деревянной игрушки для духов. Женская тайхо — из двух корзиночек, веера, лучка для отбивки хлопка, порции бетеля и иного типа игрушки для духов. Тайхо хранятся ныне в каждой семье, входящей в большую группу. Прежде они хранились в общинном доме-хранилище
У мяоязычных народов, равно как и у многих их соседей — тай, нун, вьетов и ханьцев (китайцев), роль тайхо выполнял личный «гороскоп» — локменг — деревянная дощечка или лист бумаги, куда записывали день, год рождения и имя каждого члена семьи.
Если тайхо — дух — защитник человека, то локменг — его судьба. Сохранность локменга отражается на здоровье того, чьи данные он несет. Давным-давно у многих народов Индокитая верили, что, похитив локменг врага и разрушив его, можно нанести врагу вред, соответствующий размеру порчи локменга, или даже погубить врага, уничтожив его «гороскоп».
Аналогами тайхо являются бурятские онгоны, локменгов — леканы, которые воспринимаются как предметы, где обитает дух человека.
Наиболее явной формой фетишизации специально сделанных предметов культа, появившихся задолго до культа предков (которые могут выступать и в антропоморфном виде, и в форме рисованного или письменного изображения имени предка), являются доси и алэлы кетов — аборигенов приенисейской тайги.
С обыденной точки зрения и доси и алэлы — типичные идолы, упоминаемые во всех дореволюционных описаниях верований сибирских народов.
Поезд Красноярск — Иркутск еще долго виднелся вдали, и также долго мы не покидали перрона Красноярского вокзала, проводив дальше на восток, в «Тофаларию», нашего венгерского друга прекрасного этнографа и человека Вильмоша Диосеги.
Он с Евгенией Алексеенко прибыл в Красноярск за несколько дней до моего приезда и, поработав в местном музее с коллекциями по народным верованиям Западной Сибири, не мог выехать в Иркутск — не было билетов. Вынужденная задержка Диосеги дала нам возможность втроем провести вечер в обсуждении проблем и планов наших поездок. С Женей я выезжал на енисейский Север, к кетам, Вильмош отбывал к тофаларам.
Во время затянувшейся за полночь беседы Вильмош сказал:
— Будете у кетов — обратите внимание на их идолов. Они очень интересны, судя по книге Анучина, которая должна у вас быть.
Алексеенко действительно взяла с собой книгу Анучина — исследователя, изучавшего в начале XX века кетов и их верования по заданию Музея антропологии и этнографии имени Петра Великого. Книга эта была неплохо иллюстрирована, и мы думали с помощью рисунков разговорить стариков, у которых не могло не встретить сочувствия то обстоятельство, что в Ленинграде знают об их древней вере и обычаях.
В книге Анучина были изображены дось и алэл. Первый представлял собой тонкий столб, вкопанный в землю, с верхушкой, стесанной топором как остроконечная голова, с нанесенными на правый и левый скосы глазами и с обозначенными носом и ртом. Ниже с двух сторон столба шли семь затесов — семь ребер. Дось нередко был в рост человека.
Алэл — деревянная человекоподобная кукла, с большой головой, руками, ногами, с глазами из бусинок, пуговиц или бисера, облаченная в традиционную кетскую одежду из сукна и оленьей шкуры или какого-либо меха.
И то и другое у Анучина объяснялось невразумительно и обозначалось словом «идолы» или «кетские идолы».
— Мне кажется, — заметил тогда Вильмош, — что и дось и алэл — фетиши, но только разного смысла или назначения, мне трудно выразить это по-русски.
Вильмош Диосеги говорил по-русски довольно бегло. Кстати, это обстоятельство очень помогло ему собрать в «Тофаларии» интересный материал по сибирскому шаманству.
Проводив Диосеги, мы в тот же день, но только уже поздно вечером, на теплоходе тронулись вниз по Енисею и через четыре дня были в самом большом кетском поселении на реке Елогуй — в Келлоге, а где-то через месяц еще севернее — в Сургутихе.