Шерлок Холмс. Дыхание Бога
Шрифт:
— Это ещё почему? — возмутился я. — Я люблю завтракать.
— Естественно, любите, — отозвался Холмс. — Завтрак — это еда. А вы, насколько мне известно, к ней совсем не равнодушны. И всё-таки не надо ничего есть и пить. — Чтобы подчеркнуть важность сказанного, мой друг прицелился в меня мундштуком трубки. — Вообще ничего! Но другим об этом лучше не рассказывать. Я потом вам всё объясню.
И Холмс исчез, а я сидел на кровати, тёр кулаками заспанные глаза и чувствовал себя несчастным. Что за утро без бекона?
Спустившись
— Присаживайтесь, — пригласил Кроули, вставая из-за стола. — Если уж нам предстоит дорога в такую ненастную погоду, надо хоть поесть досыта.
— Спасибо, но я откажусь, — вздохнул я. — Что-то желудок побаливает.
— Тогда — кофе?
— Пожалуй, лучше не буду. Вот только проверю, всё ли упаковал, и присоединюсь к вам у входа. Когда? Через полчаса?
Мой отказ определённо расстроил Кроули. Мне стало неудобно: я понимал, как серьёзно он относится к своей роли хозяина.
— Если вы так уверены в том, что завтрак вам повредит, встретимся через полчаса.
К парадному входу я спустился пораньше. На сборы хватило нескольких минут, и я решил: чем ходить взад-вперёд по комнате для гостей, лучше подождать всех на свежем воздухе.
Стоя у крыльца, я сделал пару больших глотков холодного утреннего воздуха. Может, это и не было равноценной заменой кеджери с яйцами, но хотя бы помогло проснуться.
Так как нас стало больше, Чарльзу, кучеру, пришлось призвать на помощь своего брата. Тот с угрюмым видом восседал на козлах второго экипажа.
Один за другим мы погрузили свой багаж и заняли места, разделившись на две команды: в первом экипаже ехали мы с Холмсом и Кроули, а Карнакки, Сайленс и Карсвелл — во втором. Дорога от Боулскина до Инвернесса за прошедшие сутки не стала короче, а вид на укрытые снегом холмы и мерцающие серые воды озера был всё таким же унылым. Но, несмотря на это, мы все чувствовали себя бодро и уверенно. Ведь теперь мы выступали в роли охотников: возвращались в Лондон, имея пополнение и план (конечно, правильнее будет сказать «намерение») вступить в схватку с врагом.
Да и в Кроули мы нашли более разговорчивого попутчика, чем те, с кем я путешествовал сутки назад. По дороге он показывал нам чудесные холмы, на которые совершал восхождения, тропы, по которым бродил. Было очевидно: Кроули нравятся эти места. И всё же трудно было представить, что этот человек готов провести остаток своей жизни в Боулскине. Он из тех, кто любит путешествовать, кто готов каждое утро открывать для себя новые горизонты.
Холмс вежливо слушал (или делал вид, что слушает, а мысли его витали где-то далеко), но участия в разговоре не принимал. Вскоре мои спутники закурили. Трубки у Холмса и Кроули были похожи по форме, и мой друг оживился. Убийство, табак и дикая музыка — вот что безотказно делало Холмса разговорчивее. И конечно же, его собственная персона. Это была его самая любимая тема.
К тому времени, когда наконец открылся вид на замок Инвернесс, у меня затекли конечности и заурчало в животе от голода. Я был рад возможности выбраться из экипажа и с удовольствием потянулся.
Наше путешествие
Мы разместились в одном купе, и это было бы вполне комфортно, если бы в него пришлось вместить только наши физические тела, но вот объём багажа… Очень скоро я засомневался, что человек способен провести несколько часов в такой тесноте. Карнакки и Кроули развели дискуссию по вопросам этики, Холмс и Карсвелл схлестнулись на тему генеалогии, а мы с Сайленсом сидели возле дверей и старались не впутываться.
— Мне тут пришло в голову, — заметил я, — если бы вы не решили посетить Бейкер-стрит, встреча таких умов никогда бы не состоялась.
— И мир был бы более спокойным местом, — ответил Сайленс с улыбкой.
Я посмотрел на него и понял, насколько он устал. С самого первого утра в «Ансворте» Сайленс выглядел как человек, который нуждается в хорошем отдыхе. Такой активный образ жизни был явно не для него. Об этом я тоже сказал.
— Полагаю, вы правы, — признал доктор. — У меня есть квартирка на Ривс-Мьюс, рядом с Гайд-парком. Когда я там, мне так хорошо: сижу в уютной библиотеке, читаю, Смоук согревает мне колени, и совсем не хочется никуда уезжать. Боюсь, что путешествия уже не для меня, теперь мне по душе покой.
Я разговорился с Сайленсом о своей службе в Афганистане. Любой солдат скажет вам, что воспоминания о войне всегда у него «под рукой», даже если он и не любит разглагольствовать на эту тему. Потом рассказал о том, как трудно было адаптироваться к лондонской жизни; о том, как втянулся в работу с Холмсом, которая давала возможность поддерживать высокий уровень адреналина в крови, позволяла занять своё место в обществе, но при этом не терять приобретённых на войне навыков.
Сайленс спросил меня о Мэри. И здесь, должен признать, я начал мямлить.
Мы с Холмсом большую часть жизни провели на глазах у публики, и в этом виноват один только я. В конце концов, я не обязан был публиковать отчёты о нашей личной жизни. Порой для меня это было мучительно сложно. Почти так же тяжело, как в тех случаях, когда разговор заходил о смерти Мэри. Я не раз пытался вообще исключить эту тему, заявляя, что всё ещё женат. Неудачная тактика, и к тому же вредная для моих читателей. Какую ценность может иметь история, если ты не веришь рассказчику? Неискренний рассказчик… Мог ли я позволить себе стать таким? С другой стороны, мне всегда приходится выбирать между интересами читателей (их желанием услышать волнующую историю) и своим собственным (сохранить личное пространство).
Понимаете, я очень её любил. А когда пишешь, то словно заново проигрываешь в лицах какие-то драматические моменты своей жизни: погони и перестрелки, дедуктивный метод Холмса и сложные интриги тех, кто пытается его переиграть. Всё это достойно того, чтобы остаться увековеченным на страницах книг. Но с Мэри я так не поступлю. Я не стану превращать последние моменты её жизни — нашей жизни — в нечто вызывающее интерес или печаль. Я никогда не превращу её в героиню рассказа.
Так что простите меня. Мэри умерла. Точка.