Шесть мессий
Шрифт:
Преподобный облокотился на ограждение ложи, подперев подбородок: пальцы одной его руки постукивали по щеке, кистью другой он небрежно помахивал в воздухе.
Откликаясь на жесты преподобного, словно дирижировавшего монологом, Бендиго принялся наносить себе удары по всему телу. По рукам, по ногам, спине, груди, шее, лицу. После каждого взмаха меча появлялись кровавые раны.
— «…пращам и стрелам яростной судьбы иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством?»
Эйлин знала, что все клинки труппы были затуплены во избежание несчастных случаев во время сценических баталий, но Бендиго наносил себе удары
— «Умереть, уснуть — и только; и сказать, что сном кончаешь тоску и тысячу природных мук…»
Страшный удар едва не лишил Бендиго запястья: кость была перерублена, и теперь кисть висела на полоске кожи. Кровь из порезов на голове заливала его лицо, мука наполняла каждое произнесенное им слово, и Эйлин казалось, что она слышит за любым из них вопль отчаяния.
— «Наследье плоти — как такой развязки не жаждать?»
Бендиго закричал, когда кончик меча вонзился ему в низ живота под корсетом. Обе руки напряглись, пропихивая тупой клинок, чтобы он, пройдя насквозь, прорвал кожу на спине.
Эйлин, рыдающая, ослепленная слезами и яростью, отвернулась.
Преподобный Дэй, стоя напротив Бендиго, медленно захлопал, и собравшиеся подхватили размеренный ритм его хлопков.
— «И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность; какие сны приснятся в смертном сне…»
Голос Бендиго упал, и лицо обмякло, сделавшись пепельно-серым, остаток жизни и чувств оказался вложенным в последние слова:
— «Когда мы сбросим этот бренный шум… « [27]
С открытыми глазами, в бессилье опустив руки, Бендиго умер. Зрители поднялись с мест, разразившись громовыми аплодисментами.
27
У. Шекспир. Гамлет. Акт III, сцена 1. (Перевод М. Лозинского.)
— Браво! Браво! — вскричал преподобный Дэй.
Его поддержали издевательские возгласы зрителей.
Преподобный повертел ладонью, и тело Бендиго повернулось и отвесило поклон в каждом направлении, бессловесно выражая благодарность зрителям, устроившим ему впервые за всю его долгую, но ничем не примечательную карьеру овацию стоя.
Эйлин, спотыкаясь, не видя ничего перед собой, добралась до задней стены, сорвала с крюка висевший возле двери фонарь и бросила его в опущенный занавес. Фонарь разбился, растекшееся масло воспламенилось от горящего фитиля.
Она поспешно выбежала из театра через заднюю дверь.
Данте до сего случая никогда не видел спектаклей. Они с Фридрихом явились с опозданием, после того, как представление уже началось, и уселись на места в ложе над сценой, позади преподобного.
Он полагал, что актеры там, внизу, рассказывают какую-то историю, но никогда не испытывал особого интереса к словам и не имел желания в них вникать. Ему нравились цветные декорации, а еще забавно было смотреть на солдат в ярко-красных мундирах со множеством сверкающих пуговиц. Но больше всего ему нравилась эта девица с черными волосами и сиськами, выпиравшими из низкого выреза платья.
Все пошло не так с того момента, как в ложу ввалился этот малый, Корнелиус. Он заявил, что кто-то стрелял и некоторые стражи убиты, после чего преподобный встал и пронзительно закричал. От него распространялось большое красное облако, как будто взорвалась бочка с черным порохом.
Что бы там ни кричал преподобный людям внизу, их это по-настоящему напугало. Даже Фридрих слегка побледнел, однако, по убеждению Данте, это означало, что вот-вот начнется настоящее развлечение. Ну а уж когда толстый артист воспарил перед ними в воздух и начал сам себя резать, Скруджс понял, что не ошибся: зрелище было почище любой интермедии с участием уродов.
Когда огонь занялся, преподобный Дэй снова крикнул людям в белом:
— По местам! Живо, живо! Ждите сигнала!
Сила, удерживавшая тело актера, какова бы ни была ее природа, перестала действовать, и, как моток веревки, труп шлепнулся вниз, на зрительские кресла. Люди в белом так рьяно, с криками и воплями, рванули к выходу, что в давке сбивали друг друга с ног, шли прямо по телам, и нескольких попросту затоптали.
Данте Скруджс перевесился через ограждение ложи и смотрел оттуда на происходящее, давясь смехом: это было чертовски забавно, куда забавнее, чем все, что изображали никчемные актеры.
— Поднимай отряд! — велел преподобный Дэй Корнелиусу. — Каждый знает свои обязанности: действовать в соответствии с планом.
— Да, сэр! — отчеканил Корнелиус и выбежал из зала.
— Сколько у тебя осталось людей? — спросил преподобный у Фридриха.
— Около шестидесяти, — ответил тот.
— Собери их возле церкви для святого действа. Потом придешь в часовню и принесешь мне книгу, как только прибудут наши гости. До начала действа у тебя есть один час.
— А что насчет пожара? — осведомился Фридрих, кивком указывая на языки пламени, лизавшие занавес.
— Пусть горит. Пусть это все горит.
Фридрих жестом призвал Данте следовать за ним, но преподобный удержал его за руку.
— Нет, этот малый останется со мной.
Скруджс видел, как сжались челюсти Фридриха. Тот был в ярости, но не сказал ни слова, щелкнул каблуками, отрывисто кивнул и отбыл. Преподобный Дэй протянул Данте руку, и они, выйдя из ложи, прошествовали через холл бельэтажа. Дым клубился вокруг них, наполняя воздух, становилось все жарче и жарче, но они не ускоряли шагов.
— Как самочувствие, мистер Скруджс?
— Прекрасно, сэр. Лучше не бывает.
— Это замечательно, мой мальчик. Просто чудесно, — бормотал Дэй, привлекая его к себе, когда они начали спускаться по лестнице. — Ибо это будет ночь славы.
ГЛАВА 16
Воздух загустел, поднявшийся ветер взметал облака пыли. Колокола на колокольне собора звенели не умолкая. Осторожно пробираясь к главной улице, Фрэнк и Канацзучи видели небольшие патрули белорубашечников, спешившие с оружием и факелами к центру города. Небо в той стороне окрасилось красным заревом.