Шесть с половиной ударов в минуту

Пушкарёва Рить

– Везёт людям с их однообразием форм. Не то что нам, - девушка вернулась к жалобам на злюку-жизнь, и эта такая родная привычка вернула ей уверенность и хорошее настроение.

========== Глава 8.2 Потерявшая тропу ==========

Не люблю ночь. Даже больше того – она почти мой персональный враг. Вон, скалится своими чёрными зубами, разве что язык не показывает. Или у меня уже голодные галлюцинации, так как последнюю крошку я съела ещё три дня назад. Что это было? Какая-то булка и кусок вяленого мяса, выменянные мною у странствующих торговцев на последние деньги и пару личных вещиц. Кажется, самое время задуматься о поиске провизии. Но почему же мне так всё равно?

Так что там такое крутилось только что в голове? Ах да, мой враг. Ночь – бесполезный кусок черноты, годный лишь на то, чтобы изнеженным людям во время сна не светило солнце в глаза, а также

чтобы спрятать какую-нибудь пакость от посторонних глаз. Больше всего зла случается в это мрачное время суток. Это факт, проверенный мною лично. Моя мать умирала ночью. В монастырь служительниц меня привели после того, как солнце в последний раз подмигнуло с горизонта. Настоятельница Катрия пыталась задушить во мне грех под покровом темноты. И Ланмон ушёл из этого проклятого мира тоже ночью. Во всех сценариях лишь она одна, госпожа в чернильных одеждах, оставалась неизменной героиней.

У людей принято говорить, что ночью чудовища выползают из своих норок и начинают охоту на светлые души. Вот уж не знаю, что там с кровожадными демонами, какими их рисуют в сказках, дабы очередной ребёнок прекратил скакать по дому и улёгся, наконец, спать, потому что иначе утащат, а не потому что у матушки голова уже болит, но главное зло по ночам творят именно люди. А чудовища как раз ходят по домам и спасают умирающих от голода девочек…

… чтобы потом оставить их – умирать в другую ночь от другого голода.

Я подняла голову и вгляделась в грязное, как сажа, небо. Ни путеводной звезды тебе, так живописно подмигивающей заплутавшему путнику в красивых историях о подвигах и приключениях, ни луны, пусть она хоть сто раз будет тусклее заляпанного ночника, но зато хотя бы светит. Ничего. Унылость и тоска. И глупые жалобы глупой девочки, которой по меркам людей уже пора поселить первые морщинки на лице, а не разгуливать с детским личиком. И голод, мой уважаемый спутник.

По правую руку был лес. Если быть честной, там обосновалась темнота, но я знала, что за ней стоял лес. А где-то сзади осталась деревня, пройденная мною ещё днём. Уставшая девочка Умфи хотела зайти в неё, попроситься на ночлег, обменять какие-нибудь вещи на еду, хотя бы банально присесть под деревом, наблюдая за неторопливой жизнью людей. Но Нахиирдо отчаянно воспротивилась, напоминая, чем обернулся предыдущий опыт: зашла в какой-то город, а потом застряла там на длительный срок, увядая в бессмысленности, утопая в его гадкой трясине. Только вырвалась из него, и опять? Нет уж, долой эти города и деревни с их беспечностью. Не место для жизни, а кладбище для души, где медленно гниёшь заживо. И я обошла деревню стороной. И уже не в первый раз. Было ещё что-то, чужеродное, постороннее, что также не хотело видеть меня входящей в селение людей. Не знаю, кто это или что, но оно осязаемой змеёй обвивалось вокруг шеи и не давало не только дышать, но и думать о том, чтобы посетить какой-нибудь городок. Я возвращалась на путь одинокой странницы, и оно отступало, довольное моей покорностью. Иногда мне доводилось просыпаться ночью от ощущения, что это нечто рядом, стоит и смотрит на меня немигающим взглядом. И тело прошибал озноб, а горло сжимали ледяные тиски страха. Время от времени оно нарочно будило меня, чтобы поразвлечься. Ему нравилось видеть, как я испуганно таращусь по сторонам, пытаясь понять, кто дёргал за плечо или шептал в ухо. А потом неизвестный прятался. Боюсь предположить, что ему нужно, но он не просто прицепился ко мне. Незваный попутчик намертво приклеился, и случилось это даже не на равнине лесостепной зоны, по которой я теперь бездумно брела, а раньше. Чем бы ни был этот невидимый паразит, он мыслил и вынашивал какие-то планы. Получается, это ещё один мой спутник? Их становится всё больше, а ведь я люблю тишину и одиночество.

Ночь снова насмехается надо мной. О, ей известно, что я немного привираю. Мне нравятся покой и уединение, но когда они наступают, невольно хочу сбежать от них. Вот такая двоякость. Должно быть, она присуща моей натуре. Я и милая девочка Умфи, скромная и самоотверженная, и запуганное несчастное существо по имени Нахиирдо. Кто я в конечном итоге? Человек? Спустившаяся? Чего во мне больше? Какой некорректный вопрос. Нельзя разделить себя на две половинки и пересыпать из одной в другую. Это уже буду не я, а кто-то другой, более простой, однозначный, неинтересный персонаж этой глупой пьесы под названием жизнь, но… несомненно, более счастливый.

Забавно, но, от рождения обладая естественными правами людей и Спустившихся, я при этом имела меньше всех возможностей и прав. Мама, конечно, поступила

честно по отношению ко мне, когда передавала в руки Сайтроми. Но вот меня она забыла спросить, хотела ли я этого. Уверена, что ответила бы утвердительно. А вот если бы спросили теперь, сказала бы я, что довольна этим ответом? И чем дальше, тем меньше выбора оставалось. Даже этим днём, раздумывая, зайти в деревню или нет, я металась меж двух огней, а в итоге всё решило какое-то существо, терзавшее меня уже который день. Вот и всё право выбора! И когда церковники узнают, что я дочь одного из Шести, они не полюбопытствуют, есть ли мне дело до их нелепых, безжалостных войн между людьми и демонами, желаю ли поучаствовать в ней, принимаю ли чью-то сторону. Они просто избавятся от меня, потому что так «правильно», а у личности по имени Нахиирдо нет прав претендовать на что-то ещё, кроме пыточных инструментов и спасительного пламени.

Страдая от изнеможения, я опустилась на землю и положила голову на дорожный мешок. Он значительно полегчал после того, как пришлось отдать мой любимый фолиант с историческими зарисовками за еду. Даже тут у меня не было выбора. Или нет? Я ведь могла сохранить книгу, но тогда бы меня ждала более скорая голодная смерть. Да разве это выбор? Гори он в огне , ибо ни одна здравомыслящая личность на такое не пойдёт!

Так хотелось найти виноватого в том, что со мной происходило. Стало бы значительно проще. Можно было бы, как Тигоол, изливать каждодневную желчь, ругаться и проклинать виновника. Ему бы ничего не сделалось, но зато как легко стало бы на душе, знай я, что вот он, негодяй, получает мысленный нагоняй! В фантазиях я варила бы его в медленно закипающей воде, вырывала бы ему глаза, отрезала пальцы, пришивала их на место, чтобы затем снова выдрать. И так бы переваривала, перетирала, превозмогала то неудовлетворение, то разочарование, что копились в моей душе.

Вот только виноватого не находилось. Кто? Сайтроми, познакомивший меня с миром Спустившихся, так что я уже не могла быть нормальным человеческим ребёнком? Едва ли. Он просто делал то, что умел, и так, как умел. Или его грех заключается в том, что я вообще появилась на свет, такая несовершенная и неправильная? Но и это приключилось не по прихоти отца. Сайтроми сам был потрясён. Катрия ли виновата, что не смогла добить меня до конца? Или я, что по случайности помешала ей? Или природа, наградившая меня таким уродством, как смешанная кровь? Но у природы нет разума, она подчиняется законам Терпящей. Значит, Она виновата во всех моих бедах. Едва ли, ибо Она давно покинула мир и терпит, терпит нас, окаянных, где-то за пределами Клепсидры. Проклятая Вселенная, значит, это ты виновата! Но разве есть дело этой великой, сбалансированной силе до такого незначительного создания, как Нахиирдо-Умфи?

Над травой вились яркие точки: светлячки играли в догонялки, а, возможно, просто разыгралась моя фантазия, и огоньками были миражи, блуждавшие по равнине. Ночь – время воспалённого разума и болезненных видений. Наверное, это единственное её качество, за которое я не ненавижу чернокожую красавицу с глазами-звёздами и месяцем в волосах. Обманчивые образы порой бывают ненавязчивыми и хорошенькими. Можно взглянуть на камень и узреть вместо него ларец с диковинными изобретениями. Они двигаются, жужжат, некоторые даже летают, взмывая ввысь над резной, инкрустированной каменьями крышкой. А дрожащие на ветру травинки – это склонившиеся над ларчиком люди. Они открывают рты в немом изумлении, одобрительно кивают и указывают на чудесные поделки волнующимися тонкими руками. А вон там вдали из темноты выступает домик. Такой маленький, из старых брёвен, но по-прежнему очаровательный. И в нём, определённо, живут очень хорошие люди. Сейчас по ступенькам поднимется маленькая девочка и постучит в дверь. Пожилые супруги откроют ей, и они заживут долго и счастливо, как будто малышка никогда не пугала их внезапным убийством их дочери. Между прочим, самым добрым подарком, который Нахиирдо когда-либо делала. А потом к ним в гости придёт Ланмон. И, может, даже Рандарелл заглянет, если его не завалят делами в ордене.

Ночь меня сегодня непозволительно балует. То ли она насытилась злодеяниями, свершаемыми под её покрывалом незнакомыми мне людьми, то ли просто устала слушать мои жалобы. Или она готовит какую-нибудь гадость, и её доброе отношение – лишь отвлекающий манёвр.

Любопытно до колик, получится ли у меня вторгнуться в разум животных? Они ведь тоже мыслят, и я, по идее, должна вломиться к ним в голову с большей лёгкостью, чем к людям. Возможно, удастся таким образом сбить птицу с полёта или обескуражить кролика, поймать его и съесть…