Шесть серых гусей
Шрифт:
— Я удостоился чести, господин аббат, вступить в пределы Terra Sancta Benedicti 3 , — произнес офицер приветливо, но несколько вычурно, словно испугавшись, что совершил оплошность.
Добродушие и уважительное поведение офицера оказались для аббата полной неожиданностью. Он растерялся так, что не мог и слова произнести. В воздухе повисло тягостное молчание. Чувствуя неловкость, новоприбывший, казалось, ждал какого-то приглашения, которое так и не последовало. Отец Гаэтано счел своим долгом вмешаться:
3
Святой
— Меня зовут отец Гаэтано Форнари, я приор этой обители, а это — наш библиотекарь и архивист, отец Мауро Строппа.
Офицер кивнул, на этот раз более официально.
— Мы не принимали немецких офицеров в наших стенах с тех самых пор, как генерал фон Зингер приезжал к нам причаститься на полуночную мессу, — продолжал отец Гаэтано. — Ваш неожиданный приезд застал нас врасплох, и, откровенно говоря, полковник… мы немного обеспокоены.
Шлегель задумчиво кивнул и отошел от машины. Губы его шевелились, как у начинающего актера, старательно репетирующего роль перед выходом на сцену.
— Дело в том, отец мой, что я живу в Баварии неподалеку от великолепного аббатства Оттобёрен, библиотеку которого усердно посещал, еще будучи студентом. Я читал книги философов и даже отцов Церкви. Возможно, тогда я собирался… Но и теперь, хотя моя жизнь, как видите, приняла совсем другой оборот, я продолжаю заниматься гуманитарными науками и особо интересуюсь историей, учением и распространением влияния вашего монашеского ордена. По этой причине я и приезжал сюда, в Монтекассино, на Троицу, вскоре после моей свадьбы. Это было в тысяча девятьсот двадцать четвертом или двадцать пятом году… Тогда в монастырь можно было подняться по подвесной канатной дороге.
— Ее разбомбили месяц назад, и нам ее очень не хватает, — вздохнул отец Гаэтано.
— Помню, мы с женой часами любовались полотном Джордано 4 «Освящение святых даров», которое расположено над самым входом в базилику.
Он говорил на правильном итальянском языке, но из-за гортанного выговора речь его производила впечатление выученного наизусть текста. Аббата тронуло такое чистое и светлое воспоминание о супружеском счастье.
— Это самое великое творение художника, но у нас много и других его шедевров. Если хотите, можете еще раз взглянуть на картину… — любезно предложил он, жестом приглашая офицера войти.
4
Джордано, Лука (1634—1705) — итальянский художник.
Все последовали за сгорбленной фигурой отца Грегорио, который, однако, как заметил отец Гаэтано, направился не к монастырской церкви, а к своей личной приемной, расположенной напротив входа в аббатство. Аббат посторонился и пропустил офицера вперед. Почти все пространство узкой, обшитой деревянными панелями комнаты занимал массивный дубовый стол. На стене готическим шрифтом был выбит девиз ордена: ORA ET LABORA 5 . Аббат указал полковнику на стул, сам сел напротив, а по обе стороны от него расположились отец Гаэтано и отец Мауро. Отец Грегорио нажал на медную кнопку звонка, и вскоре вошел послушник с подносом, на котором стояли чайник с травяным настоем и чашки.
5
«Молись
— Боюсь, мне нечем угостить вас, — сказал аббат. — Разумеется, у нас нет ни кофе, ни ячменя. Остался только зверобой отца Мауро, — кивнул он на своего соседа слева, — но этот напиток не всем нравится.
— Считается, что настой зверобоя успокаивает и снимает напряжение, поэтому я и стал выращивать его в нашем саду, — объяснил старый монах. — Но он действительно горьковат на вкус.
Полковник сделал глоток и невольно поморщился.
— Бенедиктинцы всегда отличались воздержанностью, — проговорил он, отставив чашку.
— Это особенно верно в наши дни, — доверительно сказал аббат.
Полковник собрался было продолжить разговор, как вдруг умолк и стал внимательно вглядываться в лицо аббата.
— Что во мне такого особенного? — спросил отец Грегорио.
— Вам никогда не говорили, что вы похожи на портрет кардинала Альбергати кисти Ван Эйка? — спросил офицер.
—Никогда, — с удивлением отвечал аббат. — Эта картина мне неизвестна.
Шлегель был явно огорчен.
— Мне не следовало упоминать об этом кардинале.
— Почему же, полковник? — с интересом спросил отец Гаэтано.
— Он принадлежал к картезианскому ордену.
На лице отца Грегорио Диамаре наконец появилась улыбка.
— Никто не совершенен, — ответил он.
Слова аббата разрядили обстановку. Он перегнулся через стол и наклонился к офицеру.
— Я буду говорить откровенно и хочу объяснить природу того напряжения, которое вы, без сомнения, почувствовали. Понимаете, то ли благодаря нашим усердным молитвам, то ли расположению аббатства на самой вершине холма, но еще совсем недавно мы чувствовали, что вознеслись над бедствиями войны и людскими раздорами. А теперь эта безмятежность разбилась вдребезги…
— Правда заключается в том, что вам не нравится, что война догнала даже вас! — воскликнул Шлегель.
— Монахи беспокоятся, полковник: quod finxere, timent… 6 — как пишет Лукан 7 .
— Но это уже произошло, господин аббат. Речь идет не о пустых страхах: последние события затронули и вас. Отсюда слышно, как кричат дети. Я знаю, что после бомбардировок города вы приютили у себя много беженцев.
Отец Грегорио кивнул:
6
Того, что, возможно, случится, боятся (лат.).
7
Лукан, Марк Анней (39—65) — древнеримский поэт.
— Разве могли мы не раскрыть ворота и не принять этих несчастных, которые потеряли все? Когда начались бомбардировки, они стали приходить к нам целыми семьями, и мы разместили их в здании семинарии и кельях послушников.
— Сколько их?
Отец Грегорио пожал плечами:
— Несколько сотен. До сих пор нам удавалось прокормить их благодаря монастырским запасам, но они истощаются, и я боюсь, что беженцев слишком много. Уже случаются драки, грабежи… Положение становится угрожающим, и нам придется, разумеется, с их согласия, начать постепенную эвакуацию.