Шестая Бастионная
Шрифт:
Они с Митькой сразу узнали друг друга.
Митька с возрастом стал совсем обормотом. Свой оранжевый комбинезон он сменил на другой, из лилового вельвета, но и его со временем истрепал. И глаз он все-таки потерял (не так давно, когда эта повесть была уже дописана до середины). Потерял окончательно, утопил его в Верх-Исетском озере во время штормовой передряги. Но «повязку Билли Бонса» носил Митька недолго. Я нарисовал ему левый глаз черным фломастером – не такой красивый, как прежний, но все-таки
Юрос тоже выглядел не так, как прежде. Но в этом худом темноглазом парне угадывался прежний юнга с «Фиолента» – курчавый длинноногий пацаненок со звонким голосом и характером мушкетера.
Юрос подарил нам свою картину. На ней – черным силуэтом – мальчишка у береговой черты. Стоит к нам спиной и смотрит на громадное заходящее солнце. Море перед ним – как безграничное оранжевое небо. А небо над ним – как покрытое черными штормовыми волнами с пенными гребнями море. Перевернутый мир, перевернутая жизнь…
Но мальчик спокоен, лишь слегка напружинил разведенные локти. Может быть, он знает: это не закат, а восход? И может быть, в опрокинутой вселенной все встанет когда-нибудь на свои места?
Иногда я включаю магнитофон с песнями Юроса. Есть песни о любви. О несчастной (не обошла Юроса чаша сия). Есть о море и парусах. А есть такая:
Наверно всем нам очень повезло —Жить в эти дни великих потрясений.Но как понять: откуда это зло?Откуда черный снег в поре весенней?Честно говоря, я излагаю песню Юроса своими словами. В своем ритме и со своими рифмами. Потому что она у него – вся на аккордах, рвущих струны и нервы. Порой – на яростном крике. И без нот, без мелодии это на бумаге не передать. Но мысли и боль, и это вот «мне не понять!» – всё его, Юроса.
Мне не понять, как быть самим собой,Любить девчат, смеяться, песни слушать,Когда друзей погнали на убой,Когда калечат их тела и души.Забрызган красным весь телеэкран,И мой ровесник зажимает рану.И кажется: откроешь в ванной кран —И не вода, а кровь пойдет из крана.Мне не понять, откуда этот свет —Не солнечный, а муторный и ржавый.И почему кораблик «Фиолент»Между собою делят две державы…Дело в том, что
Вихревы пишут, что, кажется, клуб не нужен ни той, ни другой стороне. Ни у кого нет денег, чтобы содержать спортсменов. И яхтенные капитаны опасаются, что, когда хозяин определится, он тут же сплавит спортивные суда в руки частных владельцев. За валюту.
С этой тревогой сейчас, весной девяносто шестого года, и живут мои друзья, моряки Вихревы, в старом доме, в Артиллерийской слободке, что недалеко от бухты с таким же названием. Их тревога – одна из тысяч тревог, с которыми живем мы все…
У Митьки тоже свои тревоги. Он сидит в углу у электрокамина и двумя глазами – пластмассовым и нарисованным – смотрит в окно. За окном конец апреля, но ничего похожего на весну. Косо летит серый снег.
«Будет ли когда-нибудь лето?» – думает Митька.
Я сажаю его на колено.
– Будет, Митька, лето. И опять спустят на воду твой «Румб» и привяжут тебя к штагу, над форштевнем, и ты помчишься над волнами…
– Правда?
– Абсолютная правда… У тебя впереди еще не одно лето. Много. И ты наверняка еще увидишь радостные времена. Тряпичные зайцы, они ведь надолго переживают своих владельцев.
Митька сердито ворочается, ему не по душе такие разговоры.
– Не всегда, – спорит он. – У тебя уже был один тряпичный заяц. Где он?
Я вздыхаю. Не знаю, где тот заяц, которого так и звали – Заяц.
– Я был тогда маленький, я не виноват…
– Ну и помалкивай… – Митька ощутимо сопит. Все-таки он на самом деле живой. Может, потому, что он частичка меня самого. В нем какая-то доля моей души. А еще в нем тепло тех людей, которые держали его в ладонях. Все это – хорошие люди, к плохим он на руки не идет…
За окнами – ребячьи голоса. Мальчишек не удержишь дома даже в такую погоду.
– Наверно, бабу лепят, – говорю я. – Запоздалую, весеннюю.
– Или змея запускают…
– При таком-то снеге!
– Ну и что… А помнишь, ты еще в прошлом году обещал, что попросишь ребят сделать большого змея и привязать меня к хвосту, чтобы я увидел землю с высоты?
Митьке немало пришлось плавать и ездить, а летать – ни разу.
– Ладно, будет тебе змей. Дождемся лета…
В самом деле, надо, чтобы Митька глянул на землю с высоты птичьего полета. С такой высоты земля все еще кажется красивой. По крайней мере там, где нет ни пожаров, ни пушечной и ракетной стрельбы.
1972-1996 гг.