Шестая батарея
Шрифт:
Первым ударом Янек рассек верзиле бровь. Затем из носа Богушайтиса потекла кровь, губа распухла.
Сын старосты, увидев такое дело, потребовал прекратить схватку. Но его слова заглушили ликующие возгласы приятелей Янека. Впрочем, и сам Богушайтис не собирался заканчивать драку. Он хотел лишь одного: схватить, во что бы то ни стало схватить этого чертенка! Тогда он задаст ему перца! Отплатит за каждый удар! Душу из него вытрясет!
Заняв боксерскую позицию и отступая от размахивающего руками, как цепами, Богушайтиса, Янек оказался рядом с сыном старосты. И во время очередной атаки
Первый удар огромного, как каравай хлеба, кулака Богушайтиса пришелся Янеку в лицо. В глазах зарябило. Однако следующий удар прошел мимо цели. Янек отполз в сторону, оттолкнул противника ногами, приподнялся и вскочил. Вместе с кровью выплюнул слова:
— Свинья, лежачего не бьют…
Подскочил к нему и ударил с размаху. Раз… Другой… Верзила охнул, беспомощно опрокинулся на землю и заскулил:
— Хватит! Не бей…
Приятель Янека, Кшиштофка, заметив, что сын старосты подставил тому подножку, бросился на него и врезал «секунданту» в ухо. Тот взвыл от боли и, не дожидаясь новых ударов, юркнул в кусты.
Схватка закончилась. Три дня Янек ходил в героях школы. Все с уважением смотрели на его разбитую губу и черный синяк под глазом.
Но он не предполагал, что над его головой сгущаются тучи. Избитый Богушайтис с окровавленным лицом доплелся до аптеки на Рыночной площади. Перепуганный аптекарь сразу же позвонил в имение генерала. Папочки дома не оказалось — он развлекался в Варшаве. Трубку сняла генеральша. Узнав об избиении сына, она приказала немедленно заложить бричку и помчалась в городок.
Влетев в аптеку и увидев свое чадо в таком жалком состоянии, она упала в обморок. Аптекарю Фуксу пришлось употребить все знания и массу снадобий, чтобы привести ее в чувство. Обморок генеральши перешел в приступ истерии, сменившийся неописуемым бешенством. Она предприняла энергичные меры. Вызвала телеграммой генерала, позвонила в управу, даже проинформировала об этой истории воеводу. Все были поставлены на ноги, чтобы отомстить Мешковскому.
Для Янека наступили тяжелые дни. Началось с допроса в полицейском участке. Мешковский на собственной шкуре испытал, как работает полицейский аппарат в Польше. Из задаваемых ему вопросов он сделал вывод, что ведущий следствие комиссар хочет представить его драку с Богушайтисом как почти антигосударственный заговор. От него требовали сообщить, кто подговорил его избить Богушайтиса, кто помогал ему в этом. Расспрашивали о каких-то неизвестных Мешковскому людях. Угрожали, запугивали тюрьмой.
Янек вышел из полицейского участка перепуганным и опустошенным. Но самое худшее было впереди. На следующий день его и Кшиштофку вызвал к себе директор и сообщил, что оба исключены из гимназии.
Мешковская восприняла этот удар необычайно мужественно. Когда Янек заверил ее, что дрался честно, она не потребовала от него дополнительных объяснений, ни в чем не упрекнула. Решила бороться, защищать его до конца. Отправилась к директору, убеждала его, просила, объясняла. Ездила в воеводский отдел просвещения. Вернулась удрученная. По показаниям Богушайтиса и сына
В довершение всего у старого сапожника Кшиштофки устроили обыск, который, правда, ничего не дал, но мастера и подмастерья все же забрали в полицию. Старый Кшиштофка вернулся домой через несколько часов, а подмастерья арестовали. Говорили, что тот оказался коммунистом.
Мешковская еще не раз ездила в воеводский отдел просвещения, но безрезультатно. Тогда она решилась в крайнюю меру: пошла просить генеральшу простить ее сына. Вернулась молчаливая, изменившаяся. Не стала отвечать на вопросы, только сказала:
— Запомни, сынок, это не люди…
Янек оказался выбитым из привычной колеи. Бродил бесцельно по окрестностям, ловил рыбу, часами лежал на пляже. Его преследовала одна мысль: «Как жить дальше?..»
Мать понимала состояние сына и болезненно переживала каждый попусту потраченный им день. Наконец решила предпринять последнюю попытку — отправилась во Львов. Пробыла там почти неделю. Вернулась уставшая, но довольная. Янеку разрешили на будущий год сдавать экзамены на аттестат зрелости экстерном.
Все эти потрясения неузнаваемо изменили парня. Мать сообщила ему, что власти, пойдя на эту уступку, предупредили, что экзамены будут очень строгими. Поэтому он прилежно засел за учебу. Как прежде в кулачном бою, он яростно преодолевал теперь каждую преграду, каждую трудность. И добился своего. Сдал экстерном экзамены, заработав, несмотря на явные придирки некоторых экзаменаторов, в целом хорошие оценки.
Получив аттестат зрелости, он дал волю нервам: забежал в пустой класс и расплакался, как малое дитя.
После коротких каникул его призвали в армию и направили в военное училище во Владимире-Волынском.
V
В первых числах октября 1939 года в дверь дома Мешковской постучал молодой человек в рабочей спецовке. Это был Янек.
Трудно рассказать о лишениях, выпавших на его долю за последний месяц. Вначале кошмар отступления, потом плен, побег. И долгий путь домой. Как-то даже не верилось, что в доме, затерявшемся в огромном мире, над которым бушевала буря, в доме, где Янек знал каждый уголок, каждую доску пола и каждый стежок висевшего на стене коврика, ничего с тех нор не изменилось.
Иначе обстояло дело в городке. Чиновники, полицейские, большинство торговцев и часть интеллигенции бежали на Запад. Глянец настойчиво насаждавшегося повсюду «польского духа» потрескался и начал отлетать. Украинцы, составлявшие большинство населения, вновь обрели право свободно жить на своей земле. Облегченно вздохнули и те поляки, которых притесняли до этого три местные власти — клерикалы, управа и полиция. Праздновал свободу и Кшиштофка. И таких, как он, было немало.
Однако Мешковская совершенно потерялась в водовороте событий, ее потряс крах прежних властей, напугали всевозможные слухи. Когда одна из соседок многозначительно посоветовала ей отправить Янека в какой-нибудь большой город, она начала лихорадочно уговаривать его.