Шестая повесть И.П. Белкина, или Роковая любовь российского сочинителя
Шрифт:
Раздались первые, словно бы неуверенные еще, словно бы нарастающие под силой ветра звуки вальса. В этих звуках не было ни веселья, ни праздника, в них было раскрывающееся прямо на глазах, как в рассветной мгле раскрываются стыдливые бутоны, томление будущей страсти, и страх перед нею, и даже тоска. Княгиня Ахмакова подняла безжизненную худую руку на плечо Ивана Петровича. Рука ее была так легка, что другой человек, может, и не почувствовал бы вовсе ничего (ведь трудно бывает почувствовать, скажем, как вам на плечо сел ночной мотылек!), но речь ведь идет не о ком-то другом, а только о нем, нашем скромном герое: а он ощутил, как сквозь плотную
Они были третьей парой, вошедшей в круг. Иван Петрович и в самом деле, несмотря на свое деревенское воспитание, неплохо вальсировал, а сейчас, когда руки его сжимали ее хрупкую талию – столь хрупкую, что страшно было, – сейчас он летел, не касаясь паркета, и рядом летела княгиня Ахмакова. На бледном лице ее не проступило ни капли румянца, как будто бы танец не стоил ей вовсе трудов и усилий, как будто ей проще летать, чем ходить. Глаза ее вдруг изменились: туман их рассеялся. Княгиня Ахмакова, не отрываясь, смотрела на самое дно испуганных зрачков Ивана Петровича, и блеск его взгляда смешался с ее, как может смешаться блеск моря и неба, когда поднимается шторм.
Оркестр замер. Они остановились неподалеку от скромно сидящей у стены, немолодой, приехавшей из деревни родственницы княгини, рядом с которой, как пришпиленная, сидела ее красная застенчивая дочка.
– Мерси, – сказала княгиня Ивану Петровичу.
Он поклонился в замешательстве. Она резко обмахнулась веером и снова безжизненно опустила его.
– Прошу вас, Иван Петрович, – продолжала она. – Помогите мне в моих дружеских обязанностях: пригласите на танец мою кузину. – Она кивнула подбородком в сторону застенчивой девицы, которая, догадавшись, что речь идет о ней, испуганно вспыхнула. – Они здесь совсем никому не знакомы.
Глаза ее вновь затуманились.
– А вас, Иван Петрович, – сказала она равнодушно и снова резко обмахнулась веером, – я очень прошу зайти ко мне завтра часа в четыре. По важному делу.
Ивану Петровичу показалось, что он ослышался. Как это: зайти? И по делу? Какому? Но она уже отошла, вернее сказать, отлетела от него, и он увидел, как какой-то молодой человек очень жгучей наружности, расталкивая толпу, бросился следом за ней, и она, краем своего безразличного взгляда заметив это, исчезла куда-то, как будто растаяла.
Что было потом, он почти и не помнил. Дикая радость переполняла его. Все лица, все звуки казались прекрасными. Молоденькая деревенская барышня, с которой он танцевал остаток вечера, к великому удовольствию ее маменьки, вызвала у Ивана Петровича почти отцовское заботливое чувство. Жалко было, если такая стыдливая, никому на свете не сделавшая ничего дурного девочка просидит рядом со своей родительницей, подпирая стены, всю эту весну и вернется в деревню, не сделавши партии.
Светало, когда Мещерский, сильно пахнущий шампанским и сигарами, высадил молчаливого Ивана Петровича у подъезда на Подкопаевском.
– Я завтра в имение еду! – сказал он. – Маман там какой-то лесок продает, просила помочь ей с делами управиться. Но я ненадолго! Недельки на три, а может, и меньше!
Иван Петрович не слышал его слов и потому не ответил на них.
Несмотря на сильнейшее возбуждение, он бросился на кровать и тут же заснул. Во сне перед ним скользили какие-то тени, среди которых он пытался угадать княгиню, но княгини не было, и страх, что он потерял ее, заставил Ивана Петровича сделать над собою усилие и проснуться, хотя не пробило еще и полудня. На улице было так ярко
Она сказала: в четыре, стало быть, нужно как-то убить два часа. Он принялся слоняться по улице, глубоко дыша этим острым, как эфир, воздухом. Голова его слегка кружилась, и он вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего дня. Во рту было сухо. Нужно было найти какую-нибудь ресторацию и выпить хоть чаю. Незаметно он добрел до Никитской, где роскошные особняки новой знати соседствовали с домиками небогатого московского купечества. Внимание Ивана Петровича привлек уютный и радостный от своей ярко-желтой свежей покраски дом, над воротами которого возвышалась вывеска, изображающая толстого и кудрявого амура с опрокинутым факелом в дородной руке. Под Амуром чернели витиевато написанные слова: «Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные. Отдаем напрокат новые и починяем старые». Как ни волновался Иван Петрович от предстоящего свидания, как ни перехватывало у него горло, как ни пересыхало во рту, но он остановился и несколько минут простоял перед этой затейливой надписью. Ему было страшно, хотя и смешно. Ворота между тем приоткрылись, и боком вышел узкоплечий и угрюмый человек, заросший оранжево-желтой щетиной. Подозрительно оглядев Ивана Петровича, он двинулся вверх по Никитской, подняв воротник и кося по домам мышиным, немного испуганным взглядом.
«А это ведь, верно, и есть гробовщик!» – успел подумать Иван Петрович и поспешно перешел на другую сторону улицу.
Так и не выпивши даже чаю, он вернулся обратно на Поварскую. Часы показывали без четверти четыре.
«Пойду-ка сейчас! – отчаянно подумал он. – Нельзя же минута в минуту!»
Вчерашний лакей, старый, с красными, как сукно, щеками, отворил дверь и строго посмотрел на разгоряченного Ивана Петровича.
– К княгине Ахмаковой, – скороговоркой проговорил Иван Петрович, и вдруг его обожгло: а в самом ли деле она позвала его прийти сегодня? Не послышалось ли ему?
Но лакей уже осторожно снял с него подбитый мехом плащ и голосом мягким, грустным и почтительным произнес:
– Пожалуйте, сударь. Княгиня вас ждут.
Не чувствуя ног, Иван Петрович стрелой взлетел наверх и не видел, как старый лакей проводил его своим укоризненным взглядом. В комнатах наверху было пусто. Иван Петрович растерянно оглянулся. Часы мелодично пробили четыре. За спиной его послышался какой-то шорох, словно пролетела птица. Он оглянулся. Княгиня Ахмакова в белой холщовой блузе, напомнившей ту, которую носят живописцы, вся перемазанная краской, с туго заплетенной косой, просто уложенной на затылке, смотрела на него в упор своими бирюзовыми глазами.
– Благодарю, что выбрали время зайти ко мне, – глухим и хрипловатым голосом сказала она. – Я балуюсь живописью от скуки. Хотела бы вас написать. Портрет. Вы согласны? – Она усмехнулась, глаза потемнели. – Но в том, что получится, я не уверена. Быть может, совсем ничего не получится… Но вы не ответили мне. Вы согласны?
– Конечно. Согласен, конечно. И очень польщен. Я ведь не ожидал…
Она прошла вперед и кивнула ему черноволосой головой, предлагая следовать за ней. Потом обернулась. Глаза ее сонно сощурились: