Шестая станция
Шрифт:
Конечно, не из одного Волховского проспекта состояло место, где Грише Варенцову надо было построить самую большую, самую могучую электрическую станцию. Такой, какой и у капиталистов нету! Было еще много чего там нагорожено, разбросано, понатыкано. Немного в стороне, около чахлого и редкого леса, в беспорядке, будто из мешка просыпанные, стояли землянки. Иные были повыше, почти как домик, и только вниз надо было по ступенькам спускаться. А другие и вовсе в земле вырыты — как пещеры какие. Так это место и называлось: «Пещерный город»… И еще какие-то строения разного и неизвестного назначения стояли в самых неожиданных местах.
И вот одно из
— Дяденька… Товарищи! — поправился Гриша. — Что здесь опасного? Что в этих ящиках лежит?
Один из рабочих тронул рукой черный, смоляной ус и покосился на любопытствующего паренька. Нет, Гриша Варенцов не походил на деревенского разиню, каких много тут шляется… И пиджак на нем не деревенский, а галифе хотя и перешитые, да ладные, и сапоги городского покроя…
— Новенький, что ли?
— Ага. Сегодня приехал.
— Из тихвинских комсомольцев?
— Да. Из самого Тихвина я один, остальные из уезда. А меня уком старшим назначил…
— Это и видно, что самый старший… Раз галифе… А опасного, парень, здесь много пудов. Один такой ящичек грохнет — во-он где потроха твои будут висеть… — Усатый повел глазом на далекую сосну. — Так что беги отсюда, ежели свои руки да ноги жалеешь. А то, видать, одну ногу ты где-то уж повредил… За другой смотреть надо…
Ух, как Гриша не любил, когда ему указывали на хромую ногу! Если бы не она, так он давно уже колчаковцев рубил бы! И с ним никто не посмел бы с такой ухмылкой разговаривать. Но уходить, ничего толком не узнав, было жалко.
— А в ящиках что?
— А в ящиках это самое и лежит. Динамит называется…
Динамит! В Гришиной памяти сразу всколыхнулось все прочитанное, где упоминалось это грозное слово. Степан Халтурин взрывает Зимний дворец… На карательные отряды «Железной пяты» восставшие рабочие обрушивают шквал динамитных бомб… И это вот лежит в самых обыкновенных ящиках, как мыло или гвозди…
— Чего ж вы так на нем, на динамите, сидите? А то ведь сосна — она любые кишки подхватит!..
— Ишь как в этом Тихвине у комсомольцев языки подвешены! Нет, от моего жара динамит не взорвется. А вот с куревом, с огнем сюда лучше не ходить. Пальнет — вся округа костей не соберет! Вот будем камень для стройки рвать — посмотришь, как это бывает.
— Вы будете рвать?
— Мы будем рвать.
— А как вы называетесь?
— А называемся мы взрывниками.
— А мне можно взрывником?
— Как же, конечно, можно. Как тебе стукнет лет сорок, приходи. Докажешь, что руки у тебя ловкие и в голове правильно шарики вертятся,
Здесь и будет станция
Теперь Гриша не обиделся за ногу… Шутки шутить мы умеем в Тихвине не хуже, чем на Волховстройке. А вот этот домик да эти ящики и дядьки эти, взрывники, — это, пожалуй, стоящее! В тихом Тихвине не только взрывников, рабочих-то настоящих было раз, два — и обчелся. Недаром веселый секретарь укома Ваня Селиверстов как-то невесело обмолвился, что у них в городе единственное настоящее производство — это монастырь с чудотворной иконой божьей матери… «Там работают, да!»
Когда пришла бумажка из губкома, чтобы выделить на Волховстройку два десятка комсомольцев, Гриша Варенцов до самого председателя укома партии дошел — просил, чтобы послали. В городе тихо, все стоящие ребята ушли на фронт. Как соберется Гришина ячейка заседать, всегда почти кто-либо из девчат, озоруя, запоет: «Восемь девок, один я». Ну, пусть у Гриши одна нога с изъянцем, — сила есть, голова варит, хочется настоящего дела!
Пока добирались до Званки, Варенцов рассказывал своим товарищам все, что он слышал и читал про большущие заводы, огромные электростанции. В его вдохновенных рассказах из могучих валов выползали огненные рельсы; по эстакадам бегали вагонетки с каменным углем; высоченные трубы извергали черный дым… Все это Гриша вычитал в книгах Рубакина — единственных, где про это говорилось.
Гриша знал, что на Волховстройке еще нет ни труб, ни рудников, ни огромных машин. А все-таки у него екнуло сердце, когда они перешли мост через Волхов и поднялись на гору. Кроме стоявшей на рельсах какой-то похожей на странного жука машины с закопченной трубой и свисающим беспомощно ковшом, никаких других машин не было. Ничего, собственно, не было, кроме Волховского проспекта, Пещерного города, Лягушкиной дачи, кроме нескольких десятков тачек, мотков проволоки…
Шумела широкая, суровая и бурная река, и рисунки плотин в книгах Рубакина не помогали представить себе, как можно ее перегородить. Редкий сосновый лес подступал к высокому и крутому берегу. За леском было небольшое поле, потом начинался чахлый кустарник, а дальше, куда ни погляди, тянулись унылые кочковатые болота…
— «Здесь будет город заложен назло надменному соседу…» — бодро продекламировал Гриша.
И, чтобы заглушить противное чувство растерянности, начал рассказывать о том, что будет, что они, тихвинские комсомольцы, здесь построят… Река перегорожена огромной, во-от такой высокой плотиной… Стоит электростанция — во-от такая высоченная!.. По проводам бежит электричество в Питер и сюда, видите, вот сюда… А здесь будут заводы! Трубы во-от! А поодаль — город! Весь из во-от таких высоких домов, как в самом Питере! А вместо этого болота — парк! А на реке — моторки и эти… с парусами… как их? Яхты!
И пока они дошли до конторы, и потом — когда шли в барак, и тогда, когда устраивались в нем, а потом до поздней ночи сидели на бревнах под окнами барака, и на другой день, когда пошли на берег лес сортировать, Гриша не переставал рассказывать про то, что здесь будет… И, по мере того как он, увлекаясь, перебивая самого себя, рисовал это будущее, Гриша все яснее и яснее представлял его себе. Да, и высокие каменные дома, и огромные каменные клубы, и гладкие каменные мостовые, и парк, и моторки, и белокрылые яхты… И что для этого надо? Разбить белых и построить станцию!..