Шестьдесят рассказов
Шрифт:
С бьющимся сердцем старый полковник попытался, как мог, исправить аварию. Но у него дрожали руки. Скоро ему стало ясно, что с его неумелостью фургон не починить. Но поломка была не из тех, какие легко скрыть. Валик выскочил из паза, решетка покривилась, и поднять ее уже было нельзя.
И этот человек, бросивший когда-то у подножия Монтелло своих кавалеристов в отчаянную атаку на австрийские пулеметы, ощутил полнейшую растерянность. Мороз пробежал у него по коже от голоса, прозвучавшего, как на Страшном суде:
— О Боже, Антонио, что ты сделал?
Полковник
— Ты сломал фургон, да? Сломал?
— Да что ты… я… Ничего страшного… — пробормотал старый вояка, отчаянно и безуспешно пытаясь исправить поломку.
— Ну и что? Что теперь делать? — допытывалась перепуганная бабушка. — Что будет, когда Джорджо заметит?.. Что делать?
— Да я до него едва дотронулся, клянусь тебе. Наверно, он уже был сломан… Я тут ни при чем… — жалким голосом стал оправдываться полковник, и если он когда-либо мечтал найти в жене родную душу, то теперь мечта эта развеялась как дым — старушка была вне себя от возмущения.
— Заладил ровно попугай: «Ни при чем, ни при чем!» Можно подумать, фургон сломался сам собой! Что сидишь как дурак, шевелись, придумай что-нибудь!.. Джорджо придет с минуты на минуту… Ну кто… — голос у нее пресекся от бешенства, — кто тебе позволил открывать шкаф с игрушками?!
От этой выволочки полковник окончательно потерял голову. В довершение несчастья дело было в воскресенье, когда все мастерские закрыты. Синьора Елена, очевидно боясь, что ее заподозрят в соучастии, удалилась. Полковник почувствовал себя одиноким и покинутым в беспощадных джунглях жизни. За окном смеркалось. Скоро стемнеет, и Джорджо вернется с прогулки.
Осознав серьезность своего положения, полковник бросился на кухню — искать какую-нибудь веревочку. Он снял с фургона крышу и ухитрился подвязать опускную решетку с обеих сторон так, чтобы она не разматывалась. Конечно, теперь ее уже нельзя было опустить, но с виду фургон был в полном порядке.
Затем он поставил машину на место, закрыл шкафчик и ушел к себе в кабинет. Едва он успел это сделать, как три громких повелительных звонка возвестили о возвращении тирана.
Если бы еще бабушка умела держать язык за зубами! Но куда там!.. К ужину все взрослые в доме, включая прислугу, уже знали о случившемся. Любой мальчик, даже не такой смышленый, как Джорджо, уловил бы, что в воздухе запахло чем-то необычным и подозрительным. Два или три раза полковник пытался завязать разговор. Но никто не поддержал его.
— В чем дело? — спросил Джорджо с присущей ему наглостью. — Вы что, лягушку проглотили?
— Нет, вы подумайте, мы лягушку проглотили, мы… ха-ха-ха! — рассмеялся дедушка, героически пытаясь обратить все в шутку. Но его смех замер в тишине.
Больше Джорджо вопросов не задавал. Похоже, он с прямо-таки дьявольской проницательностью догадался, что общее замешательство как-то связано с ним, что по какой-то неведомой причине все в доме испытывают чувство вины и он держит всех в руках.
Как он
— Что это ты, Джорджо? — упавшим голосом произнес дедушка. — Разве тебе не пора бай-бай?
— Бай-бай? — переспросил внук с ехидной усмешкой.
— Тогда почему ты не играешь? — расхрабрился дед: мгновенная катастрофа была ему желаннее, чем долгие мучения.
— Не хочу играть! — сердито ответил мальчик. С полчаса он неподвижно сидел на диване, а затем объявил: — Пойду спать. — И ушел с фургоном под мышкой.
Это превратилось у него в какую-то манию. И назавтра, и на следующий день он ни на секунду не выпускал из рук фургон. Даже садясь за стол, он брад его с собой. Никогда прежде ни с какой другой игрушкой он не вел себя так. Однако он не играл с фургоном, не заводил его и не проявлял ни малейшего желания заглянуть внутрь.
Дедушка был как на иголках. Не раз он говорил Джорджо:
— Скажи, зачем все время таскать с собой этот фургон, если ты им не играешь? Прямо навязчивая идея какая-то! Ну давай иди сюда, покажи мне бутылочки с серебряными крышечками!
Проще говоря, он не мог дождаться, когда внук обнаружит поломку и случится то, что должно случиться (однако сам признаться в своем проступке не хотел). Вот до чего довели его муки ожидания. Но Джорджо был неумолим.
— Не хочу играть. Мой это фургон или не мой? Ну так оставь меня в покое!
Вечером, когда Джорджо уложили спать, взрослые собрались на совет. Отец заявил деду:
— Скажи ему сам! Больше так продолжаться не может! Сам скажи! Этот проклятый фургон отравил нам жизнь!
— Проклятый? — возмутилась бабушка. — Не смей так говорить даже в шутку! Эта игрушка ему дороже всех. Бедный птенчик!
— Сам, сам скажи! — твердил разъяренный отец. — Неужели смелости не хватает — тебе, прошедшему две войны?
Но смелости не потребовалось. Когда на следующее утро Джорджо опять явился со своим фургоном, дед не выдержал:
— Послушай, Джорджо, заведи ты этот свой фургон, пускай поездит хоть немножко! Почему ты с ним не играешь? Прямо жутко смотреть, как ты все время таскаешь эту штуковину под мышкой!
Тут мальчик надулся, как бывало, когда на него находил очередной каприз (было ли все это от чистого сердца, или же он разыгрывал комедию?). Затем он залился слезами и завопил:
— Моя машина, что хочу, то с ней и делаю, что хочу, то и делаю! И перестаньте меня мучить! Хватит, понятно? Захочу и сломаю фургон. Ногами растопчу! Вот, вот, смотрите!