Шестеро вышли в путь
Шрифт:
— Маскировочка! Для малых ребят дело.
И полез прямо через наваленные стволы и сухие ветки. Действительно, вылез он на знакомую ему тропу между Носовщиной и Калгачихой.
Здесь следовало подумать. Верст пятнадцать было до Калгачихи. Часа через два с половиной он мог бы быть там. Но что бы это дало? Он собрал бы трех-четырех невооруженных мужиков, не будучи притом уверен, что кто-нибудь из них не связан с лесными бородачами. Нет, надо было добираться в Пудож и поднимать настоящую силу.
Если бы случайно кто-нибудь подглядывал за Патетюриным в эту минуту,
Патетюрин взял себя в руки, решил, что нельзя терять ни секунды, и зашагал на юг, к Водл-озеру. В ярости он бормотал про себя ругательства и угрозы, шел быстро и остановился, чуть на налетев на двух людей, неожиданно вышедших ему навстречу из-за поворота. Патетюрин вздрогнул и поднял было наган — он его так и держал в руке, — но сразу же опустил. Навстречу шли хорошо знакомые старики — Каменский и Моденов.
Он бросился к ним с расспросами. По мере их рассказа лицо милиционера становилось счастливее и счастливее. Вот как, оказывается, обстояло дело!
С той минуты, как Денис Алексеевич Грушин вошел в уездное управление милиции, он принял непосредственное участие в следствии.
Начальник уездного управления милиции Фастов отлично понимал, что меры должны быть приняты экстренные. Он сразу после прихода Задорова связался по телеграфу с Петрозаводском. Всю ночь стучали телеграфные аппараты в Медвежьегорске и Сороке, Архангельске и Онеге. Белая ночь стояла над Белым морем. В прибрежных селах дежурные пограничники будили начальников, и начальники, торопливо одевшись, шли к аппаратам. Разговоры велись по прямым проводам в Каргополе и Малошуйке, в Виранд-озере и Сумском посаде. А в это время Фастов и Грушин занимались пудожскими делами.
Долго тянулся допрос жены Катайкова. Она мало что знала да и не хотела говорить. Когда удалось внушить ей, что Катайков ушел от нее окончательно и возвращаться не собирается, она зарыдала и, жалуясь на женскую свою судьбу, кое-что выболтала. Взялись за «племянников». К сожалению, так как Катайков отсутствовал, многие «племянники» ушли гулять: кто в Стеклянное, кто в Подпорожье, кто к родственникам в деревню. За ними поехали нарочные, но только во второй половине дня стали привозить свидетелей, многим из которых необходимо было дать проспаться — больно уж они были пьяны.
Медленный ход следствия раздражал и Грушина и Фастова, но они решили все-таки задержать выезд до утра, чтоб ехать, зная как можно больше. Оба они связывали таинственную свадебную поездку Булатова и Катайкова с не менее таинственными слухами о белогвардейском отряде, будто бы скрывающемся в лесах.
Допросы, которые вели Фастов и Грушин, дали мало точных сведений. Все, что рассказывали близкие к Катайкову люди, было бездоказательно: слухи, предположения и догадки. Заставляло думать, что дело серьезно, только очень уж большое количество догадок и слухов. Материала было не достаточно, чтобы предать кого-нибудь суду, но достаточно, чтобы начать следствие.
Верховой
Вечером к Грушину явились Каменский и Моденов. Когда прошла растерянность, овладевшая Каменским в первые минуты после бегства Ольги, он взял себя в руки и теперь держался даже спокойно.
Свойственное ему позерство, раздражающая красивость движений и слов исчезли. Несчастье его облагородило.
— Я прошу вас меня понять, Денис Алексеевич, — сказал он. — Если бы Оленька вышла замуж за Булатова, я был бы огорчен, однако не стал бы вас беспокоить этой семейной историей. Но я понимаю, что дело гораздо хуже. Ее заманили в ужасную компанию. Может произойти любое несчастье. Я очень прошу вас взять с собой меня и Андрея Аполлинариевича. Мешать вам мы не будем.
Грушина тронула простота его слов. Он вышел из-за стола и ласково обнял Каменского за плечи.
— Конечно, мы возьмем вас, Юрий Александрович, — сказал он.
Ему хотелось еще сказать старикам, что напрасно они мучают себя мыслью, будто к ним относятся с недоверием. Ему хотелось сказать, что он очень их уважает и очень рад, что в Пудоже есть два таких умных и образованных человека. Он ничего этого не сказал, но старики это поняли по тому, каким серьезным и дружеским тоном он говорил с ними.
Выехали в шесть утра. В отряде было двадцать верховых и коляска. В коляске ехали Моденов и Каменский.
В час дня были в Куганаволоке. Четыре карбаса стояли готовые. Грушин разрешил задержаться на полчаса — поесть горячего и выпить чаю. Дальнейший маршрут обсуждали в сельсовете. Паренек, отвозивший Катайкова, уже вернулся и сообщил, что Катайков с друзьями отправились в Калакунду. Это настораживало еще больше. Странная свадебная поездка в такую глушь...
Через полчаса четыре карбаса отчалили.
Высадились на берегу Илексы в восемь вечера. Лошадей оставили в Куганаволоке, и дальше предстояло идти пешком. В девять пришли в Калакунду.
Фастов долго допрашивал Фролова, соседа Савкина. Сначала Фролов знать ничего не знал и ведать не ведал, но, поговорив с Фастовым, испугался и все рассказал. Одно дело — оказать уважение богатому купцу и скрыть маршрут его деловой поездки, но совсем другое — попасть из-за этого богатого купца на скамью подсудимых. Фролов великолепно уловил разницу.
Во вторник, в шесть утра, вышли из Калакунды. Предстоял тридцатикилометровый переход. Перед отправлением Грушин сказал Моденову и Каменскому:
— Вы будете нас задерживать. Хотите двигаться за нами — пожалуйста. Но мы пойдем вперед.
Каменский и Моденов согласились идти одни.
Вышли все вместе, но через полчаса старики отстали. Отряд исчез за поворотом тропы, а старики продолжали не торопясь продвигаться дальше.
Отряд был в Лузе, когда старики, пройдя двадцать верст, обессилели и уселись отдыхать. Они пришли в Лузу только в три часа дня. Отряд в это время миновал, озеро Ик и был недалеко от Носовщины. Отряд вошел в Носовщину в пять часов — как раз в то время, когда старики переправлялись через Лузское озеро.