Шестикрылый Серафим
Шрифт:
— Нет-нет, Саша, ни в коем случае! Со мной перестанут здороваться! Меня же знают в городе, да и не только в городе, как онколога-диагноста, а отнюдь не как лектора общества «Знание» или борца за что бы то ни было. Это — не мой хлеб. Такого перепрофилирования мне коллеги не простят. Я просто потеряю лицо! Такие походы должны затевать неудачники, язвенники или старики, которые, как правильно заметил Ларошфуко, любят давать хорошие советы, поскольку уже не могут подавать дурных примеров. Социолога такого я найду, и цифры нужные помогу ему подобрать, и статьи его пропихну. Но возглавить такое движение? Извини, не смогу.
— И то, однако! А знаешь, ты подал мне интересную
— Пожалуй, да.
— И не затягивай, Юра. Времени совсем нет. Все, начинай делать сразу и одновременно. Ищи цифры, ищи мальчишку, ищи лидера. Даже если ты завтра такого пацана найдешь, первая публикация появится не раньше, чем через год. И при самых благоприятных условиях на раскрутку такого движения уйдет года полтора-два. Кстати, у вас там, в Ленинграде, впрочем, как и в Москве, море голодных художников. «Подкорми» кого-нибудь. Тебе и для афганцев, и для этого крестового похода против пьянства потребуются эмблемы и хоругви. Поверь мне, это не последнее дело. Хороший товарный знак дорогого стоит. Вот, собственно, и все, о чем я тебя хотел попросить. И еще раз прошу тебя, Юра, будь осторожен. Лед, по которому нам надо идти, уже держит, но он еще очень тонок и хрупок. И полыньи могут быть на каждом шагу. А под ними — бездна. Оттуда возврата нет. Мы играем в очень большую игру».
Подъезжая к Ленинграду, Юрий Романович явственно ощутил навалившуюся на него усталость бессонной ночи. «Нет, не поеду сегодня в клинику. Сейчас — такси, домой, в ванну — и спать».
Май 1984 г.
В конце апреля 1984 года я познакомилась с ребятами-архитекторами, которые настолько заинтересовали меня рассказами о красотах северных церквей, Кижей и Соловецкого монастыря, что я с радостью приняла их предложение поехать на Соловки, где они участвовали в реставрационных работах.
Мужская половина местного населения — десяток вконец спившихся мужиков с пустыми блекло-голубыми глазами, которые оживлялись только при слове «бутылка». За бутылку у них можно было купить все что угодно, как выяснилось позже, в том числе и душу.
В избе, где меня поселили, я увидела среди дров странный деревянный шар с грубовато вырезанным на нем изображением человеческого лица. По окружности, вокруг овала лица, в шаре было шесть пазов. Я покопалась в деревянном мусоре, видимо, приготовленном для растопки, и нашла шесть деревянных крыльев, которые своими основаниями легко вошли в пазы на шаре. Когда я собрала эту игрушку, у меня получилось что-то вроде солнца, которое старые художники рисовали на заставках и орнаментах детских книжек. Я спросила у хозяина дома об этой игрушке — что она означает.
— Дрова, — хмуро буркнул хозяин, явно не разделивший моего любопытства.
— Отдайте его мне, — попросила я.
— Так с дровами-то плохо, — чуть оживился хозяин.
Его оживление подсказало мне, как надо действовать дальше.
— Я вам за нее бутылку дам, — сказала я.
— Нет. Бутылку за это — много. Стакан нальешь — и забирай, — рассудительно постановил он.
Ребятам-реставраторам мое приобретение очень понравилось, но что это такое, они тоже не знали, И только на обратном пути, в Ленинграде, где я задержалась, чтобы повидаться с Брадисом, Евгений Карлович объяснил, что мужик
К сожалению, встреча с Брадисом в Ленинграде произошла совсем не так, как я ожидала. На работе его не было, но после нескольких настойчивых телефонных звонков, мне пояснили, что Евгений Карлович лежит в больнице, и даже сказали адрес.
Поцеловав Брадиса в небритую колючую щеку, чему он, казалось, был несказанно рад, я уселась на край кровати и начала доставать из сумки гостинцы: яблоки, апельсины и банку ананасового компота.
— Где достали? — подозрительно спросил Евгений Карлович, взглянув на банку. — Неужто пришлось писать очерк о неподкупности сотрудников ленинградского УБХСС? — усмехнулся он.
— Хорошая мысль, — в тон ему ответила я. — Я об этом подумаю. Может быть, в следующий раз вам икры принести?
Смех Евгения Карловича перешел в надсадный кашель.
— Сашуля, а покурить не додумались принести? — с упреком и надеждой спросил он.
— Вам же нельзя, Евгений Карлович! Это и так вредно, а особенно с вашей пневмонией.
— Ох, Сашенька, мне тут говорят, что мне вообще уже ничего нельзя, замахал на меня руками Брадис. — Скоро скажут, что и жить — вредно. Ведь от этого умирают. Так как насчет табачку, а?
Я покорно полезла в сумку, достала полупустую пачку «Ленинграда» фабрики имени Урицкого и протянула ее Брадису.
— Да мне это как слону дробина, — разочарованно посетовал он. — Мне бы «Беломорчику», а, Сашуня?
— Я сейчас сбегаю, — предложила я. — Что с вами сделаешь?!
Я поднялась, готовая идти на поиски «Беломора», но Брадис меня остановил.
— Знаете, Саша, раз уж вы так любезно согласились пойти искать для меня папиросы, я, с вашего позволения, несколько осложню, а с другой стороны облегчу вам эту задачу. От этой больницы до моего дома — направо от входа до первого светофора и еще раз направо, дом пятнадцать, квартира тридцать два. Десять минут ходу. А вам — даже восемь. У меня как у старого куряки на полке стенного шкафа в прихожей пара блоков «Беломора» точно есть. Но главное — не в папиросах. Мне нужна моя большая записная книжка, она лежит на столе в комнате напротив входной двери. Мне тут надо кое-кому позвонить, а телефонов я не помню. А попросить ко мне домой сбегать — некого. Ребята, если и залетят, то на минутку, у них ведь работы полно. А мои все на даче. Ну что, договорились?
— Конечно, — сказала я.
Брадис достал из тумбочки связку ключей в кожаном футляре и протянул их мне.
— А какой из них от вашей квартиры? — растерянно спросила я, разглядывая шесть похожих друг на друга ключей. — Или всеми по очереди попробовать?
— Ох, совсем забыл! — спохватился Брадис, — Его очень просто отличить. Остальные ключи — копии. А на этом — видите? — номер. Это — заводской. На копиях таких номеров не бывает.
— Надо же, никогда не обращала внимания! Открывает — и ладно.
В эту встречу Брадис рассказал мне, что, несмотря на болезнь, свалившую его почти сразу после нашего знакомства, он и в больнице даром времени не терял. Оказывается, именно в этой клинике, правда, в другом отделении, в соседнем корпусе, как раз и проработала почти десять лет загадочно погибшая Лариса Семина. Как выяснил Евгений Карлович, в больнице ее помнили многие. Кое с кем ему удалось поговорить. И выяснилась одна интересная деталь. Правда, пока непонятно было, имеет ли она какое-нибудь отношение к смерти Ларисы.