Шестое чувство

Корнилова Наталья Геннадьевна

…Уже темнело, когда наше авто подкатило к высокому желтому зданию, обсаженному корявыми вязами и еще более корявым разлапистым кустарником, похожим на армию редкостно уродливых карликов, вооруженных пиками и дротиками. Ворота с охранником остались в пятидесяти метрах позади, и теперь я уверенно подрулила к массивным дверям, выкрашенным в темно-коричневый цвет. Сидящий на лавочке возле этих дверей и щурящийся на рассеянный свет фонаря человек с признаками явной олигофрении на безмятежном мутном лице нелепо подпрыгнул на месте и пробормотал что-то слюнявым ртом. Сванидзе

вежливо раскланялся с пациентом клиники и сопровождающим его санитаром.

– Скажите, пожалуйста, – проговорил он, – главврач еще у себя?

– Он допоздна, – угрюмо ответил санитар, придерживая за рукав олигофрена. – Он обычно поздно уходит. А иногда и в кабинете ночует.

– Чу-у-уйет!! – неожиданно гавкнул больной и начал плеваться в нашем направлении. Сванидзе назидательно изрек, поднимая указательный палец:

– Наверно, таких больных все-таки стоит содержать в палатах. А не выводить на прогулку.

– Давай иди, умник, – огрызнулся санитар. – А то главврач, не ровен час, улетучится.

– Я где-то читал, что, долго работая в подобных учреждениях, санитары и врачи во многом уподобляются своим пациентам, – заявил Сванидзе, когда мы вошли в прохладный затемненный вестибюль с окрашенными в темно-синий цвет стенами. – Сейчас поясню свою мысль. Проще говоря…

Не обращая внимания на речь Берта Эдуардыча, я спросила у сидящей в регистратуре мрачной сухой женщины с тяжелым подбородком:

– Добрый вечер. Мы хотели бы видеть главного врача, доктора Круглова.

– Илья Климович не принимает, – ответила та низким, без признака интонаций голосом.

– Мы из московской прокуратуры, – просунул в окошко свое удостоверение Сванидзе. – Так что он никак не сможет нас не принять.

Та сощурила глаза на бертовские «корки»:

– Сванидзе, из Москвы? А этот, который на втором канале, такой бородатый телеведущий…

– Он родственник Альберта Эдуардовича, – важно объявила я, не краснея.

Регистраторша поспешила сказать:

– Конечно, я сейчас сообщу Илье Климовичу о вас, и если это важно…

– Это важно.

– …то он вас примет, – уже тихо договорила женщина.

Доктор Круглов нас принял. Выяснилось, что и его голос, и его обличье соответствуют обтекаемой его фамилии. У Круглова были такие медоточивые интонации, как будто он только что сытно покушал блинов со сметаной, его толстые губы время от времени вытягивались в трубочку, особенно когда он характерно тянул «о» и «у», а глаза, темные, чуть навыкате, приветливо блестели за массивной роговой оправой. Доктор Круглов был непомерно толст, и создавалось впечатление, что он сросся со своим громадным столом, и это впечатление не разрывалось даже тем обстоятельством, что стол был черный, а халат главврача – молочно-белый.

– Чем могу служить Москве? – кругло улыбнулся он, и во рту его среди желтоватых крупных зубов блеснули две золотые коронки, одна возле другой.

– Дело в том, что в вашей клинике в свое время работал Владлен Моисеевич Горовой, – начала я.

– Да, – еще шире заулыбался Круглов. – Работал, мы и сейчас с ним сотрудничаем, и если быть откровенным, то недавно я с

ним говорил по телефону.

– Когда?

– Да вот дня четыре назад, если мне не изменяет память. А она мне изменяет куда чаще, чем самая ветреная женщина своему мужу, – пошутил доктор Круглов.

Но я осталась совершенно серьезна:

– Илья Климович, нам нужна информация о том, чем занимался в вашей клинике Горовой и с кем конкретно из пациентов он более всего работал. И список его пациентов.

– Вы говорите не по существу, девушка, – сказал Илья Климович, не меняя сладкого «блинного» выражения на лице. – Вы, голубчик, даже не понимаете, чего требуете. Какой список пациентов?

– Хорошо. Конкретнее. Вы проводили систематическое стационарное лечение Дмитрия Белосельцева, не так ли, доктор Круглов? – напрямик спросила я.

Он с любопытством взглянул на меня.

– И вы в самом деле полагаете, голубчик мой, что я буду говорить с вами по таким вопросам? Что вы… Если у вас есть что спросить, пожалуйста, но только то, что не задевает мою врачебную этику. Горовой, Белосельцев… есть такое понятие, как врачебная тайна. Понимаете? Так что, девушка, – круглое лицо главврача выражало беспредельное терпение, – я не имею права говорить с вами по этому вопросу.

– Врачебная тайна? Даже в отношении тех людей, которые мертвы?

– Простите… не понял. Кто мертв?

– Илья Климович, все дело в том, что Владлен Моисеевич Горовой умер.

Очки подпрыгнули на переносице Круглова: главврач резко вскинул голову.

– То есть как – умер? – выговорил он.

– Если говорить откровенно, то его убили. Вероятность этого велика. Его выбросили из окна через несколько часов после разговора с вами. Да, верно, с вами, потому что у него был только один разговор с Воронежем, как сообщили на МТС.

Круглов поправил оправу очков и посмотрел на меня совсем по-другому: серьезно, вдумчиво, с интересом. Я видела, что весть о смерти Горового нисколько не расстроила знатного психиатра, но вызвала в нем неподдельное, тревожное сожаление, смешанное с любопытством.

– Значит, Владлен Моисеевич умер… жаль, очень жаль. Прекрасный был специалист.

– Он мой двоюродный дядя, – сказал Сванидзе. – А я расследую дело о его убийстве.

– Но, кажется, тут прозвучало имя Димы Белосельцева… уверяю вас, уж он-то никак не мог убить Горового, он же умер. Покончил жизнь самоубийством.

– Вы уверены?

– Да, конечно! Конечно, уверен! Он же содержался у нас практически до самого дня его смерти. В последние годы он проводил в клинике больше семи месяцев в году. У него возникли какие-то осложнения, Владлен Моисеевич увозил его куда-то, потом снова привозил. У нас шли слухи, что на самом деле Дима – побочный сын Владлена Моисеевича, уж больно он о нем заботился. О чужом так не заботятся. А что касается того, умер ли Дима… ну конечно, умер. Я, правда, трупа не видел, да и похороны проходили… в общем, он был в закрытом гробу, потому что в патологоанатомическом освидетельствовании указано, что при падении он напоролся на металлическую ограду и тело страшно изуродовано.