Шестое действие
Шрифт:
– Обитель женская, мужчин пускать не велено, опять завел волынку, – пробормотал Эверт, а ближний к нему солдат заржал не хуже коня.
– Речь, святой отец, идет не о ваших непорочных девах, – возразил терпеливый Бергамин, – а о женщине весьма даже порочной…
Священник замахал сухонькой лапкой, призывая нечестивца к молчанию.
– Как у вас язык повернулся такое сказать про нашу благодетельницу! Да если б не госпожа Эрмесен, монастырь бы зачах совсем! Более никто денег не дает, припасов не закупает! О, время горестное, как все скупы! От крестьян мешка сушеного гороха не допросишься, не то
– …Вьерна Дюльман, она же Эрмесен, обвиняется в колдовстве, устройстве непристойных оргий и попустительстве разврату, – ровным голосом перебил его Бергамин, – а также убийстве господина Лейланда Орана при посредстве отравы и различных чародейных средств. И если монастырь Святой Евгении будет препятствовать аресту преступницы, то навлечет на себя подозрения в пособничестве, а то и прямом соучастии.
Престарелый священнослужитель охнул. У него даже уши побелели от ужаса. Он, наверное, и слов таких не слыхал, во всяком случае в последние двадцать пять лет, а заподозрить его в соучастии в непристойных оргиях мог либо извращенец, либо злостный насмешник. Однако физиономия Бергамина была вполне серьезна.
С трудом выдавив: «Я должен доложить приорессе», священник отступил назад, при том зацепившись ногой за порог и едва не грохнувшись наземь под гогот солдат.
– Вольно всем, – сказал Бергамин. – Это надолго.
Он угадал. Между вторым и следующим явлением прошло еще больше времени.
Солдаты, пользуясь послаблением, спешились, закурили, кое-кто справил нужду, наплевав на незримое присутствие бедных отшельниц. Впрочем, те вряд ли могли разглядеть мужские стати, даже обладая зрением более зорким, чем у духовного наставника, поскольку к четырем часам пополудни уже стемнело и синие сумерки сулили вскорости обернуться беспросветной тьмой.
Но допрежь того приоресса все же почтила их своим присутствием, явившись, опираясь на руку духовника. Правда, кто на чью руку в действительности опирался, сказать было трудно. Будучи годами ровесницей священника, приоресса заметно превосходила его и в росте, и в объеме, а ее насупленным мохнатым бровям и жесткой щетине на подбородке мог бы позавидовать любой из ветеранов Галвинского гарнизона. И голос ее был столь же басист и звучен, сколь у ее собрата – тонок и слаб.
– Богохульники! – возгремела она. – Сущие тати! Знать мы не желаем гнусного навета на нашу благодетельницу!
– Значит, мать Розальба, вы отказываетесь подчиниться власти императора, коего я здесь представляю, – терпеливо произнес Бергамин, – и открыть нам ворота?
– А вам, капитан, стыдно угрожать святому месту и слабым женщинам, все же благородное имя носите! Но, видно, прошли те времена, когда дворяне помнили о чести! Так я вам напомню! Коли нет у вас уважения к дому Господнему, так почитайте вашего императора, которому служите. Ибо более ста лет обитель наша обладает имперским правом убежища, и права этого никто не отменял! Земля, у которой вы стоите, есть земля святая, преступите границу – нарушите закон и божеский, и императорский!
Именно этого Мерсер и опасался. Хотя, если верить Флану, правом
– Мы не станем тревожить монастырь, – отвечал Бергамин, – если вы, матушка, дадите слово, что женщина, именующая себя госпожей Эрмесен, все еще находится здесь.
– Слово? – приоресса разгневалась окончательно. – Ты бы еще клятвы от меня потребовал, человек богооставленный! Разве ты не знаешь, что Спаситель запрещает нам клясться? Мало тебе, что с войском пришел мирную обитель осквернять, хочешь, чтоб мы сами осквернились? Видеть тебя не хочу!
Она резко повернулась и двинулась назад. Исповедник, спотыкаясь, едва поспевал за ней.
– Что будем делать? – спросил Мерсер.
– А что тут рассуждать? – Эверт поспешил влезть поперек старшего по званию. – Разнести по кирпичам это воронье гнездо, и дело с концом!
– Не торопитесь, корнет, – сказал Бергамин. – Может, они только этого и ждут. И нечего ухмыляться… не в этом смысле.
– Да, – подтвердил Мерсер. – Вьерна Дюльман могла убедить их задержать нас любым путем. А она умеет добиваться от людей преданности – вы наблюдали это утром.
Хольтвик сник, а Бергамин спросил:
– Так что вы предлагаете?
– Если вы настолько доверяете мне, чтобы послать со мной трех-четырех солдат, знающих окрестности, я могу осмотреть деревни…
– …а мы пока займем позицию здесь. Я согласен.
Изрядно переполошив пару соседних деревень, патруль не обнаружил следов беглянки. Оставалось предполагать, что она и впрямь укрылась в монастыре. Эта новоявленная язычница, поклонница колдовских ритуалов, утонченная отравительница – в монастыре?
Именно так.
Эта женщина очень хитра. Но Мерсер сомневался в том, что ее можно счесть умной. Она спрячется в убежище и будет ждать, пока ее сообщник за пределами Открытых Земель – или сообщники – не окажут ей помощь.
А что делать Бергамину? Либо штурмовать монастырь, либо прекратить подвоз продовольствия к обители и вынудить монахинь выдать Вьерну Дюльман. Сейчас приоресса настроена воинственно, но если ей придется поголодать с неделю, что при ее сложении весьма мучительно, да померзнуть, возможно, это убавит ей спеси…
Проблема в том, что мерзнуть придется солдатам. А взять монастырь штурмом, конечно, не составит труда, но, поступив так, капитан может перечеркнуть и карьеру свою, и нынешнее благополучие. Права убежища в монастыре действительно никто не отменял. И даже военный губернатор, если Бергамин к нему обратится, не сможет этого сделать. Короче, им сильно не повезло, что они не догнали преступницу на дороге.
По возвращении Мерсер понял, что Бергамин, по крайней мере в ближайшие дни, намерен вести по всем правилам осаду, судя по развернувшейся вокруг обители деятельности. Траншей на плацдарме, правда, никто не рыл и редутов не возводил по причине ненадобности, но развалины гостиницы кое-как приспособили для ночлега, закрыв бреши лапником, кругом монастыря развели костры и расставили часовых. Пленного кучера заставили рубить и таскать дрова, походная кухня чадила и бурлила. Бергамин выговаривал сержанту: