Шестой прокуратор Иудеи
Шрифт:
Птолемаида понравилась Иуде, хотя поначалу немного запугала его своей всепоглощающей свободой, дозволяющей делать практически всё, что заблагорассудится человеку в его праздных желаниях. Но прошёл всего один день, и он без памяти влюбился в этот портовый город, раскинувшийся вдоль берега тёплого Средиземного моря.
«Вот накоплю побольше денег, женюсь, а когда виноградники станут моими, переберусь сюда жить. Куплю большой дом, найму работников, торговлю расширю. Глядишь, и должность какую-нибудь государственную прикуплю», – предавался Иуда мечтам, открывая ранним утром на местном базаре винную лавку своего хозяина. Он раскладывал и расставлял по полкам кувшины и меха с молодым вином и при этом что-то тихо шептал. Со стороны могло показаться, что Иуда превозносит молитву, дабы сегодняшняя
От этих приятных мыслей Иуду оторвали первые покупатели. Молодое виноградное вино из города Кана славилось своим вкусом и ароматом, а потому у его лавки после открытия всегда образовывалась небольшая очередь. Первый день на базаре начался удачно. Торговля в тот день шла весьма бойко. Солнце ещё не достигло зенита, а Иуда уже распродал все свои дневные запасы. Он пересчитывал вырученные деньги за проданные меха с вином и раздумывал, не привезти ли ещё хмельного напитка, если торговля пошла так хорошо, как неожиданное чувство дикого и совершенно необъяснимого страха вдруг охватило его с ног до головы. Иуда не мог понять причину своего испуга, который был столь сильным, что продолжать работу было просто невозможно. Встревоженный этой нахлынувшей волной тревоги он привстал на носочки, выглянул из-за прилавка на улицу и осмотрелся по сторонам. Ничего подозрительного вокруг не было. Правда, в самом начале торговых рядом стояли несколько римских легионеров. Они о чём-то оживлённо разговаривали с продавцами, смеялись, спорили с ними, торговались. И раньше Иуда неоднократно видел здесь римских воинов, они довольно часто заходили и к нему в лавку, чтобы купить вино, но только в этот раз он почему-то жутко их испугался. Особенно стало страшно, когда Иуда заметил, как один из римлян бросил недобрый взгляд в сторону его лавки, затем что-то шепнул другому и тот сразу же куда-то ушёл.
«Господи, да что же я так испугался? Недобрый взгляд, кивнул! Да показалось всё это! Понапридумывал незнамо чего», – успокаивал сам себя Иуда. Однако тревога, пришедшая так быстро и внезапно, уходить не захотела. Она острой занозой засела в его голове, никак не желая покидать воспалённое сознание Искариота, а потому и не давая думать ни о чём другом. Иуда вновь зашёл в лавку и стал во второй раз пересчитывать дневную выручку, проверять записи расходов. Он постарался отвлечься обычными своими делами от назойливых мыслей, пугающих его какими-то неизбежными грядущими неприятностями, непонятно где и когда подстерегающими. Но работа не шла. Буквально всё у него валилось из рук, то бумага падала, то писчая палочка ломалась, то он постоянно сбивался со счёта и начинал заново, злясь на себя и на свой беспричинный страх.
Иуда старался не смотреть в сторону римских легионеров, но что-то безудержно тянуло его сделать это. Он сдерживал, как мог, своё желание, но соблазн узнать, ушли римляне или нет, был столь велик, что Искариот не удержался и вновь взглянул туда, где стояли легионеры. Иуда только начал приглядываться к лицам солдат, как один из них, стоявших к нему спиной, вдруг резко повернулся, и взгляды их на какое-то мгновение встретились. Знакомые чёрные глаза пытливо посмотрели прямо на Иуду, и тот сразу же почувствовал, как липкий пот заструился тоненьким противным ручейком вниз по спине.
«Ну, вот и всё! Это конец!» – обречёно подумал Искариот, резко отшатнувшись вглубь лавки. В невысоком чернявом римлянине, внешне похожим на иудея, он тут же узнал помощника прокуратора. Уроженец Кериота в страхе попятился ещё дальше от прилавка, задев спиной пустые глиняные горшки, которые с грохот упали на пол и разбились. Шум от их падения был очень сильным, но Иуда даже не обратил на это внимание. Сердце его бешено колотилось, руки и колени дрожали, а мысли лихорадочно метались в голове в надежде найти выход из сложившейся ситуации. В памяти Иуды тут же всплыла его первая встреча со мной, римским прокуратором, и от этого его даже стало слегка поташнивать. Легионеры тем временем спокойно прошлись по базару, останавливаясь около прилавков и что-то покупая.
Он собирал осколки разбившихся кувшинов, как вдруг услышал над собой знакомый, но давно позабытый голос, который весело спросил его:
– Эй, хозяин? Говорят у тебя хорошее вино? Привези вечером для нас бочонок, мы обязательно зайдём! Слышишь? Ты где?
Иуда выглянул из-под прилавка и замер на месте. Перед ним стоял Савл, центурион из моего, прокураторского, легиона. Искариот, заискивающе улыбаясь и стараясь говорить как можно спокойнее, ответил:
– Да, да! Конечно, вечером привезу! Просто сегодня вино уже раскупили. Но я привезу, обязательно вечером доставлю…
Он ещё что-то бормотал, извинялся, не поднимая глаз и склоняя голову ниже и ниже.
– Эй, что с тобой? Не заболел ли ты? Лицом что-то стал бледен? – вновь спросил римлянин тоном чуть насмешливым и даже немного издевающимся. Но, может, это всего лишь показалось Иуде?
– Нет, нет! Всё хорошо, хотя… – однако, договорить Искариоту не пришлось, ибо его уже никто не слушал. Когда Иуда поднял голову, перед его лавкой уже не было центуриона Савла.
– Может, не узнал? Точно не узнал! Иначе…, – успокаивал себя торговец, тем не менее, тревога его не покидала. Тогда Иуда вышел из своей лавки и, дойдя до поворота, откуда начинались мясные ряды, осторожно, дабы не привлечь ничьего внимания, заглянул за угол, за который завернули римляне. Воины вместе с Савлом в этот момент покупали баранью тушу. Весело о чём-то болтая и хохоча, они отдали мясо слугам, после чего покинули базар.
«Точно! Не узнал он меня, а так бы сразу схватил», – только и успел подумать Иуда, как новая волна необъяснимого страха чуть было не захлестнула его. А тут ещё торговец из соседней лавки, проходя мимо, хлопнул Искариота по плечу и громко, чуть ли не на самое ухо, прокричал:
– Кого это ты, сосед, здесь выслеживаешь?
– Никого! – не очень дружелюбно ответил Иуда, удивив тем самым лавочника, с которым был в приятельских отношениях.
Вернувшись к себе в лавку, Искариот решил прикрыть на сегодняшний день торговлю. Хотя вино в тот день раскупалось весьма хорошо, он закрыл лавку и направился в дом вдовы, где остановился на постой. Хотя старушка жила довольно далеко от базара, почти на окраине города, но зато брала с него очень дёшево.
– Что случилось Иуда? – спросила хозяйка дома, когда увидела своего постояльца, вернувшегося с базара раньше обычного. – Да, на тебе лица нет! Не заболел ли? Иди, приляг! Позвать соседку? Она хорошая знахарка, гляди, поможет!
Но Иуда даже не услышал её. Он и без слов старушки прекрасно понимал, что выглядит прескверно, ибо пока шёл домой, его несколько раз то вдруг бросало в сильный пот, то, наоборот, начинал бить жуткий озноб. Иуда, не говоря ни слова, знаками показал хозяйке, что ему ничего не надо и вошёл в свою каморку. Он еле доплёлся до лежанки, на которую и рухнул, полностью обессиленный, будто всё утро не за прилавком просидел, а в поле до глубокой ночи проработал за сохой. Мысли его в тот миг продолжали свой беспорядочный бег в голове, и он никак не мог сосредоточиться, дабы серьёзно подумать, что же ему предпринять. Иуда успокаивал себя, надеялся, что его не узнали, но тревога, а вернее страх, дикий и неуемный страх, поселившись внутри него, не давал спокойно и трезво мыслить ни о чём другом, кроме как о римлянах, одновременно заставляя вспоминать первую встречу с прокуратором.
– Всё! Это конец! Он нашёл меня! Прикинулся, что не узнал! Бежать, надо бежать! Но куда? В Сирию? Боже мой, что делать, что делать? Прокуратор ведь приказал мне отправлять ему донесения каждый месяц, а я столько лет молчал. Меня казнят! Эти римляне приехали за мной! – словно в бреду метался Иуда, не в силах найти выход. В тяжёлых мыслях прошёл весь остаток дня. Минул вечер. Наступила ночь, но и она не принесла ему облегчения, а только усилила панику. Правда, под утро Иуда немного успокоился, и ему даже удалось задремать, ибо усталость от бессонной ночи дала о себе знать.