Шестьсот лет после битвы
Шрифт:
Брат Сергей и жена Елена слушали его серьезно и молча. Соглашались, были заодно. Фотиев понимал: это исповедь не одного человека, а целой семьи. Той, небольшой, что сложилась, и той, что будет, разрастется, умножится среди этих заповедей. Понесет их дальше. Так думает не один человек, а начинают думать другие, очнувшиеся, не желающие погибать, отталкивающие от себя душевные недуги и скверны. И это стремление к здоровью, к возрождению из бед и болезней двигало и Фотиевым. Провело их всех по жестоким кругам, спасло, усадило за общий стол.
— А еще я детей хочу! Троих!
И он рубанул по столу сразу двумя ладонями. Совершил две зарубки на своей скрижали. Рассматривал руки, будто проверял, сможет ли ими заработать на хорошую жизнь жене и детям.
— А вообще-то, если посмотреть, у нас страна, какой ни у кого в руках нету. Такую страну нам передали деды-прадеды — только ахнешь, небо какое, леса какие, океаны! И чтоб такую страну не сберечь или другому кому уступить, да не будет этого ни в жизнь, пока я есть и дети мои живут! Правда, Серега?
Брат молча кивнул. На его бледном лице промелькнул и тут же угас румянец.
— Говорить ты умеешь. — Елена легонько провела рукой по голове Михаила, насмешливо и любовно. — А в квартиру будем въезжать, нету денег на мебель. Я узнавала, завтра в магазин стенки болгарские привезут. Красивая, как раз к синей люстре. Разберут ведь стенки. Когда в другой раз достанем!
— Займем денег, — успокаивал ее муж. — Вон Серега даст. У ребят в бригаде займу. Сколько надо?
— Семьсот рублей.
— У меня возьмите, — предложил Фотиев. Загорелся желанием быть им полезным, принять участие в их молодых заботах. Чтоб дом их был полная чаша. — Возьмите у меня, как раз семьсот есть.
— Ну нет, — отказывался Михаил. — Не возьмем. Вы чужой человек. Как же можно?
— Какой чужой! — возражал Фотиев. — Сосед. За стеной живу. За вашим столом сижу. Я — свой. Возьмите!
— Возьмем, Миша, — сказала Елена. — Он правда свой. Он мне сразу понравился… Вы мне сразу понравились!.. Свой вы!
— Вот и правильно. Вот и ладно. — Фотиев выскочил из-за стола в другую комнату, к портфелю. Вынул из него пакет с деньгами. — Вот здесь восемьсот,
— А вам-то как? — спросил Сергей. — У вас же у самого нет ничего. Вам еще разживаться!
— Разживусь. На две рубахи я себе денег оставил.
Елена взяла пакет, спрятала в ворохе вещей. На лице Сергея появился и тут же угас румянец.
Было поздно, когда вернулись к себе. Сергей улегся, а Фотиев не решался лечь. Поглядывал на застеленную постель, на кожаный помятый портфель.
— Ты спи, Сережа, а я немного посижу поработаю. Не помешаю тебе?
— Работайте. Вы же не молотком.
— Я тебе свет сейчас занавешу.
— Мне свет не мешает.
— Все-таки я занавешу.
Он подвинул стул, поднялся и куском газеты, скрепляя ее булавкой, заслонил лампу. Отвел свет от лица засыпавшего Сергея. Оставил себе на столе, на клеенке, пятно блестящего света. И в это пятно, на пустое пространство бережно извлек из портфеля бумаги. На больших, чуть дрожащих ладонях перенес, разложил несколько тонких листков. Он раскладывал их столь осторожно, словно это были древние папирусы, ветхие, готовые рассыпаться в прах, драгоценные, с занесенными на них сокровенными текстами.
От листков исходило прозрачное излучение, почти звучание. Они казались фольгой неизвестного серебристого металла, чуть слышно звенели. Ему чудилось, в них звучало время его прожитой жизни, энергии его мыслей, страстей. И эта энергия, заключенная в микронном слое бумаги, таила в себе, он знал, мощь мегатонного взрыва. Он смотрел на листки, чувствуя их радиацию. В маленькой комнатке рабочего общежития казался себе огромным.
Его метод был прост. Пройдя бесчисленные сложные стадии, неуклюжие громоздкие формы, был сведен к простоте. Был малый ключ, открывающий громадные, со множеством замков и запоров ворота. Микродвигатель, раздвигающий огромные шлюзы. И перед тем как его включить, в эту последнюю перед запуском ночь Фотиев, волнуясь, предчувствуя, еще раз проверял свои выкладки.
Малый листок, где цветными фломастерами была начертана конструкция двигателя, работающего на социальной энергии. В потоки этой энергии был встроен нехитрый прибор. Его лопасти, поршни и трубки были устроены так, что улавливали эту энергию, тратили ее для работы. Но сжигали ее не бесследно, а увеличивали общий запас. Смысл устройства был в том, что, сжигая глоток горючего, прокручивая валы и колеса, машина получала взамен еще больший глоток, убыстрявший вращение вала. Рост скоростей, потребление топлива лишь усиливало притоки энергии. Таков был эффект машины.
Это было открытие цепной реакции, возникающей в социальной материи, способной в кратчайший срок извлечь колоссальную мощь, вызвать взрыв. «Вектор» был инструмент, управляющий этой реакцией. Был энергомашиной, извлекающей энергию масс.
Тонкий листок с хрупкими письменами хранил драгоценный осадок, добытый за годы скитаний по бесчисленным заводам и стройкам. Из уродливых, нелепых конструкций, взрывавшихся каждый раз, когда он, неумелый конструктор, вносил их в живой поток, — из них возникало открытие. Прозрение, облеченное в труд.