Шевалье д’Арманталь
Шрифт:
— Как брата?! Вы полюбите бедного Бонифаса как брата! И он сможет любить вас как сестру, он сможет иногда брать вас за руку, вот как сейчас; он сможет иногда обнять вас, как обнимает своих сестер Мели и Наис! О, скажите, мадемуазель Батильда, что надо для этого сделать?
— Друг мой… — сказала Батильда.
— О! Она называет меня своим другом, — воскликнул Бонифас, — она называет меня своим другом! Меня, который говорил о ней такие ужасные вещи! Послушайте, мадемуазель Батильда, не называйте меня вашим другом; я не заслуживаю этого. Вы не знаете, как я говорил о вас, что вы
— Друг мой, — сказала Батильда, — если вы и вправду говорили это, я вам прощаю; потому что сейчас вы можете не только загладить эту вину, но и приобрести право на мою вечную признательность.
— Но что надо сделать для этого? Скажите же! Надо броситься в огонь? Надо выпрыгнуть в окно с третьего этажа? Надо… я не знаю что, но я это сделаю, что бы это ни было, неважно, мне все равно. Скажите, умоляю вас…
— Нет, друг мой, — сказала Батильда, — исполнить мою просьбу гораздо легче, чем сделать все то, о чем вы говорили.
— Так говорите же, говорите, мадемуазель Батильда!
— Однако поклянитесь, что вы это сделаете.
— Клянусь истинным Богом, мадемуазель Батильда.
— А если вам скажут что-то, что заставит вас отказаться?
— Что бы я отказался сделать то, о чем вы просите?! Да никогда, во веки веков!
— И вы исполните мою просьбу, какие бы страдания мне это ни причинило?
— Ах, но это совсем иное дело, мадемуазель Батильда. Нет, если это заставит вас страдать, я откажусь; пусть лучше меня четвертуют!
— Но если я вас об этом прошу, друг мой? — сказала Батильда со всей возможной убедительностью.
— О, когда вы так со мной говорите, я готов заплакать, как фонтан Избиенных Младенцев! Ну вот, слезы уже полились.
И Бонифас разрыдался.
— Так вы мне скажите все, дорогой Бонифас?
— О, все, все!
— Скажите мне прежде всего… — Батильда остановилась.
— Что?
— Вы не догадываетесь, Бонифас?
— О, конечно! Я так и знал. Вы хотите знать, что сталось с господином Раулем. Не так ли?
— Да, да! — воскликнула Батильда. — Да, во имя Неба, скажите, что с ним сталось?
— Бедняга! — прошептал Бонифас.
— Боже мой, он умер? — спросила Батильда, приподнимаясь на постели.
— Нет, к счастью, нет, но он в заточении.
— Где?
— В Бастилии.
— Я так и думала, — ответила Батильда, падая на подушки. — Боже мой, Боже мой, в Бастилии!
— Ну вот, теперь вы плачете. Мадемуазель Батильда, мадемуазель Батильда!..
— А я здесь, едва живая, прикованная к постели!
— О, не плачьте так, мадемуазель Батильда, пожалейте вашего бедного Бонифаса!
— Нет, нет, я возьму себя в руки, я буду крепиться. Видишь, Бонифас, я уже не плачу.
— Она говорит мне «ты»! — вскричал Бонифас.
— Но ты понимаешь, — продолжала Батильда с возрастающим возбуждением, потому что у нее опять
— Вы… умереть, мадемуазель Батильда?! Это невозможно, невозможно!
— Я ему это обещала, я поклялась ему в этом. Бонифас, ты будешь мне сообщать, не правда ли?
— О Боже мой, Боже мой, как я несчастен, что обещал вам это!
— И потом, если понадобится… в страшную минуту… ты мне поможешь… ты меня отвезешь. Не правда ли, Бонифас? Я должна его увидеть… еще раз… хотя бы на эшафоте…
— Я сделаю все, что вы захотите, все, все! — воскликнул Бонифас.
— Ты мне это обещаешь?
— Я клянусь вам в этом!
— Тише, сюда идут… Ни слова, это наша с тобой тайна.
— Да, да… наша тайна.
— Хорошо, поднимитесь, вытрите глаза, берите с меня пример, улыбайтесь.
И Батильда рассмеялась с лихорадочным возбуждением; на нее было страшно смотреть. К счастью, вошел Бюва. Бонифас воспользовался этим, чтобы уйти.
— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросил добряк.
— Лучше, папочка… лучше, — сказала Батильда. — Я чувствую, что ко мне возвращаются силы и через несколько дней я смогу вставать. Но почему же, папочка, вы не идете на службу? (Бюва издал стон.) Хорошо, что вы не покидали меня, когда я была больна. Но теперь, когда мне лучше, вам надо опять ходить в библиотеку. Слышите, папочка?
— Да, мое дитя… — сказал Бюва, глотая слезы. — Да, я пойду туда.
— Ну вот, вы плачете. Вы же видите, что мне лучше. Неужели вы хотите меня огорчить?
— Я плачу, — сказал Бюва, вытирая глаза платком, — я плачу, но это от радости. Да, я пойду на службу, мое дитя, я пойду.
И Бюва, поцеловав Батильду, поднялся к себе, потому что не хотел сказать ей, что потерял место. И бедная девушка снова осталась одна.
Она с облегчением вздохнула; теперь она была спокойна. Бонифас, в качестве клерка стряпчего служивший в Шатле, узнавал из первых рук обо всем, что происходит, а Батильда была уверена, что он от нее ничего не утаит. В самом деле, назавтра она узнала, что Рауля допрашивали и что он принял всю вину на себя. На следующий день ей стало известно, что ему устроили очные ставки с Валефом, Лавалем и Помпадуром, но что это ни к чему не привело. Словом, верный своему обещанию, Бонифас ежедневно приносил ей последние известия. И каждый вечер Батильда, слушая его рассказ, каким бы тревожным он ни был, чувствовала прилив сил. Так прошло две недели. На пятнадцатый день Батильда начала вставать и ходить по комнате, к великой радости Бюва, Нанетты и всей семьи Дени.
Однажды Бонифас, против обыкновения, вернулся в три часа от мессира Жулю и вошел в комнату больной. Бедный малый был так бледен и расстроен, что Батильда поняла, что он принес какое-то ужасное известие, и, вскрикнув, встала во весь рост, не сводя с него глаз.
— Итак, все кончено? — сказала она.
— Увы! — ответил Бонифас. — И этот упрямец сам виноват. Ему предлагали помилование, вы понимаете, мадемуазель Батильда, ему предлагали помилование, если он все расскажет, а он не захотел.