Шевалье д’Арманталь
Шрифт:
— Да, монсеньер, завтра.
— Кто должен был это сделать?
— Маршал.
— Вильруа?
— Он самый.
— Как же он мог решиться на такой шаг?
— Это не он решился, а его жена.
— Еще одна проделка Ришелье.
— Вы угадали, ваше высочество.
— Откуда у тебя все эти бумаги?
— От одного бедняги-писца, которому поручили снять с них копии, потому что после налета полиции Лавалю пришлось приостановить работу в своей подпольной типографии.
— И этот переписчик был
— Отнюдь нет, монсеньер, отнюдь нет. Все меры предосторожности были приняты. Писец имел дело лишь с принцем де Листне.
— Принц де Листне? Это еще что за птица?
— Он живет на улице Бак, дом сто десять.
— Я такого не знаю.
— Ошибаетесь, монсеньер, вы его знаете.
— Где же я мог его видеть?
— В вашей прихожей, монсеньер.
— Значит, этот мнимый принц де Листне…
— …не кто иной, как долговязый прохвост Давранш, лакей герцогини дю Мен.
— О, я был бы удивлен, если бы эта злая оса не оказалась замешанной в заговоре.
— Она его душа! И если вы, монсеньер, пожелаете на сей раз расправиться с ней и со всей ее шайкой, то имейте в виду, что все они в наших руках.
— Займемся прежде более срочным делом.
— Да, Нам надо решить, что делать с Вильруа. Готовы ли вы, монсеньер, к решительным действиям?
— Вполне. Пока он изображал из себя оперного героя и только размахивал руками, мы его терпели. Пока он ограничивался клеветой и дерзкими выходками, мы ему прощали. Но теперь, когда речь идет о судьбе королевства, нет, уж извините, господин маршал! Вы и так нанесли Франции достаточный урон как бездарный военачальник, чтобы мы могли позволить вам наносить вред стране вашей жалкой политикой!
— Итак, — сказал Дюбуа, — на этот раз мы арестуем его.
— Да, но с известными предосторожностями: его необходимо застигнуть на месте преступления.
— Ну, это нетрудно. Он ведь ежедневно приходит в восемь утра к королю.
— Да, — подтвердил регент.
— Так вот, вам следует, монсеньер, явиться завтра ровно в половине восьмого в Версаль.
— А потом?
— Вы зайдете к его величеству раньше маршала.
— И там в присутствии короля я обвиню его…
— Нет, нет, монсеньер. Надо…
В этот момент в дверях кабинета появился лакей.
— Молчи, — предупредил регент Дюбуа и, повернувшись к лакею, спросил: — Что тебе надо?
— Вас желает видеть герцог де Сен-Симон.
— Спроси, важное ли у него дело.
Лакей обернулся к герцогу де Сен-Симону, стоящему в приемной, и, обменявшись с ним несколькими словами, сказал регенту:
— У герцога к вам дело чрезвычайной важности.
— Тогда пусть войдет.
Вошел Сен-Симон.
— Простите, герцог, — сказал регент, — я сейчас закончу разговор с Дюбуа и через пять минут буду в вашем распоряжении.
Герцог
— Сегодняшний ужин у герцога отменяется, — сказал он лакею, выходя из кабинета. — Предупредите приглашенных. Господин регент болен.
— Это правда, монсеньер? — спросил Сен-Симон с неподдельным волнением, ибо герцог, весьма немногих даривший своей дружбой, выказывал то ли из расчета, то ли по душевной склонности большую симпатию к регенту.
— Нет, дорогой герцог, — ответил Филипп, — во всяком случае, не настолько, чтобы следовало беспокоиться. Но Ширак утверждает, что если я не переменю образ жизни, то умру от апоплексического удара. Вот я и решил угомониться.
— Монсеньер, да услышит Бог ваши слова! — сказал Сен-Симон. — Хотя, увы, вы слишком поздно приняли это решение.
— Почему слишком поздно, дорогой герцог?
— Потому что легкомыслие вашего высочества дало чересчур много пищи для клеветы.
— Если дело только в этом, дорогой герцог, то не стоит беспокоиться. Клевета меня так долго преследовала, что пора бы ей уже устать.
— Напротив, монсеньер, — возразил Сен-Симон. — Должно быть, против вас замышляют новую интригу, потому что клевета опять подняла свою ядовитую голову и шипит громче, чем когда бы то ни было.
— Ну, что же еще случилось?
— А вот что: когда я вышел после вечерни из церкви Святого Рока, то увидел на паперти нищего, который просил милостыню и пел. Не прекращая своего пения, он предлагал всем выходящим листки с текстом песен. И знаете, что это оказались за песни, монсеньер?
— Нет. Но, наверное, какой-нибудь памфлет против Ло, или против бедной герцогини Беррийской, или, быть может, даже против меня. Ах, дорогой герцог, пусть себе поют, лишь бы платили налоги.
— Вот, монсеньер, читайте, — сказал Сен-Симон.
И он протянул герцогу Орлеанскому листок плотной дешевой бумаги со стихотворным текстом, напечатанным так, как обычно печатают уличные песни.
Регент, пожав плечами, взял листок и, взглянув на него с невыразимым отвращением, принялся читать:
О вы, ораторы, чьей гневной речи сила Будила в древности в сердцах победный дух, И Рим, и Грецию к борьбе вооружила, Презреньем заклеймив тиранов злобных двух. Вложите весь ваш яд, всю вашу желчь в мой стих, Чтоб заклеймить я мог того, кто хуже их!— Узнает ли ваше высочество автора этой оды? — спросил Сен-Симон.
— Да, — ответил регент. — Это Лагранж-Шансель.
И он продолжал чтение.