Шеврикука, или Любовь к привидению
Шрифт:
Никто из них не был похож ни на американцев, ни на японцев, ни на папуасов, ни на таитян, ни, наконец, на чукчей. И вообще морды и хари сидели в трактире те еще. Но, впрочем, чему было удивляться Шеврикуке? Он знал, кто такие Приватные привидения и каковы на вид. Однако в застолье, чтобы не потерять охоту к угощениям и не начать икать, к ним надо было привыкнуть. Сидели вокруг все больше уродцы, иные – хитрованы и жулики, иные – вовсе без соображения. И все – деспоты (вел ли себя деспотом Епифан-Герасим, или он пребывал у Бушмелева порой – даже и в кошмарах – услужителем и приживалой?). Петюля-то ладно… Хотя как сказать. Чей он, ласковый
– Шеврикука! – толкнул его Епифан-Герасим. – Вот Петюля хочет попросить. Но стесняется.
– Пожалуйста! – сказал Шеврикука великодушно. – Просите, чего хотите. Заказать вам двойной «Шеврикукс»?
– Нет! Нет! – запищал Петюля из блюдца. – Мне…
Но понять смысла его звуков Шеврикука не имел возможности. Он обратился к собеседнику Бушмелева как к переводчику:
– Что он? О чем он?
– Он просит заказать ему ацетонового клея. Четверть чайной ложечки…
– Зачем?
– Любимое кушанье. Долго был лишен…
– Он же внутри склеится!
– Напротив. Его изнутри разопрет. Потом – это каприз.
– Каприз – это краеугольное, – согласился Шеврикука.
Сейчас же Петюля заговорил громко и басом, будто возле рта его оказался мегафон, а голос ему одолжил пензенский губернатор.
– Дело, Шеврикука, не в капризе. Хотя и в нем тоже требование организма. Не моего одного. И важно получить от бескорыстного угостителя.
– Это конечно! – сказал Шеврикука. И крикнул: – Человек!
– Не человек, – печально произнес трактирщик. – Шлямпенхвост. Что прикажете?
– Четверть чайной ложечки ацетонового клея. Если можно – в хрустальном наперстке, – сказал Шеврикука. – Мне же два коктейля – «Перл-Харбор» и «Хиросима-Нагасаки». А тебе что?
– Мне еще три солянки в одну посуду! – обрадовался Епифан-Герасим.
– А ты кто? – спросил Шеврикука. – Епифан? Или Герасим?
– Герасим! – прокричал громила. – И никто более.
– А отчего же… – Шеврикука чуть было не произнес «в бумагах», – ты еще и Епифан?
– Блажь одного идиота, – помрачнел Герасим.
Хорошо бы «идиотом» он держал в уме Бушмелева. Подумав так, Шеврикука шарахнул подряд два доставленных трактирщиком коктейля и был отчасти удивлен. Он намеревался прикоснуться губами к питейной мифологии тихоокеанского театра военных действий Второй мировой, а ощутил во рту, горле и пищеводе напоминание о Москве пятидесятых годов и коктейлях «Таран» и «Маяк», ценою в два рубля, чьими составными были коньяк и водка, а меж ними пролегал желток предпочтительно свежего яйца. Если помните, Шеврикука к пьющим не принадлежал, а два удара не вызвали в нем ярких ощущений, но лишь досаду, легкую, как козий пух. Тройная солянка Герасима взбодрила. А вот малыша Петюлю хрустальный наперсток преобразил. Его на самом деле расперло, зеленый хвост Петюли удлинился и стал закручиваться кольцами, уши потянулись вверх и превратились в хоботки, а потом и в хоботы. Блюдце было немедленно заменено самоварным подносом, на нем почитатель клея теперь и дергался. Будто в нем поселился Блуждающий
– Шлямпенхвост! – подозвал трактирщика Шеврикука. – А этот Продольный… который с чубом… и с пулеметными лентами… Он походил на самозванца?
– На Самозванца? – обрадовался Шлямпенхвост. – Конечно походил! Он так и заявил: «Вот возьму и произведу себя в ваши воеводы. А там поглядим!» Но уж больно он вороватый. Зарился на наши исторические ценности.
И трактирщик указал на банки тушенки сорок четвертого года и пористый шоколад американских авиаторов.
– Зачем они ему?
– А я знаю? Сбыть, наверное, как коллекционные. За валюту.
– А разве не Бушмелева зовут в воеводы? – Глаза Шеврикуки были скошены в сторону Герасима.
– Что? Кого? – заерзал трактиршик. – Я ничего не слышал про Бушмелева! Ничего! Никогда! Трактир закрывается! Трактир закрывается!
– Жаль, жаль… – сказал Шеврикука. – Еще бы посидеть… Ну, если закрывается, надо расплачиваться за компанию.
– Вам-то что беспокоиться? – удивился Шлямпенхвост. – Вами за все заплачено. И наперед. Вы как зашли, так сразу и… Вы что – не помните?.. А теперь у вас и кредит. Да-с… Заходите-с…
– Ну да… Ну да… – пробормотал Шеврикука. – Конечно! И непременно! И за сегодня спасибо…
Громила Герасим уносил Петюлю из трактира «Гуадалканал» на самоварном блюде.
«Значит, так… – соображал Шеврикука. – Ну да, все верно…» Как только он зашел, он и посчитал необходимым произвести некий опыт. Он даже ничего не произнес, а лишь мысленно указал, и все было воспринято. А названный исходящий номер был взят Шеврикукой из… именно, именно оттуда. Опыт удался и своим результатом приглашал Шеврикуку действовать дальше.
67
Как и положил себе Шеврикука, он отдохнул в Землескребе, отоспался и встал, освобожденный от сомнений, меланхолии и тоски. То есть мелкие сомнения в нем оставались. А иначе как? Что же касается меланхолии и тоски, то их, если толковать уже упомянутое суждение примечательной для Шеврикуки личности, отменила готовность к войне и отличному поручению. Ну, к войне, видимо, громко или преждевременно сказано.
В квартире Уткиных поутру Шеврикука уже смирным глазом исследователя читал личное дело приватного привидения Епифана-Герасима. Подробности татуировок Герасима Шеврикуку посмешили и обрадовали. В одной из них он углядел чертеж лабиринта Федора Тутомлина. Вернее, он предположил, что перед ним чертеж именно покровского лабиринта. И убедил себя в этом.
О Петюле он разыскал лишь одно упоминание, да и то в меленькой сноске. Но он посчитал, что уже знает или догадывается о Петюле и Герасиме существенно.
Можно было отправляться на встречу с Дуняшей.
Но прежде он повелел себе подняться в получердачье и осмотреть лежбище Пэрста-Капсулы в рассуждении порядка бытования подселенца в Землескребе и течения его недуга. Как бы в канун устройств бомжеубежищ не возникли поводы для отлавливания здесь бомжа. Радлугин – он добродетельный, но подвержен всяким неожиданным общественным порывам. И он был самоназначенным Старшим по подъезду.