Шеврикука, или Любовь к привидению

Орлов Владимир Викторович

Глухо доходили сведения из мест, где сохранялись фигуры серьезные, там узы и тенета были тяжкие. И из Таинственных Чертогов, и из Чертогов Секретных. Из вместилищ, названия которых не могли быть упомянуты и в мыслях. Но и там свирепело и раскачивалось, и там-то содрогания вышли бы самыми решительными и опасными. Иметь удовольствия от них прежде всего пришлось бы местным персонажам, им, Гликерии с Дуняшей, в частности. Правда, те, кто более других соображал, а не расшатывал камни, какие на охотников расшатывать и повалятся, пустили в оборот словечко «прорыв». И полагали, что и доверить этот «прорыв» разумнее всего было бы Гликерии и при ней – Дуняше. Гордецы, фундаменталисты и существа воздушные, а их хватало, считали, что люди и есть привидения и призраки, навязчиво и плотски вторгающиеся в их духовную суверенность. И что людей, как фантомов, надо ставить чрезвычайно низко, отвергать их искушения, не искать среди них выгоду, а

заниматься усовершенствованием воздушных потоков. Но личности практические заметили: ага, а самозванцы будут пользоваться плодами наших садов! Вон на Покровке! Словом, эти соображения – «прорыв», «спрос», «пользуются плодами» – не могли не взбудоражить натур деятельных и не подтолкнуть их к затеям сиюсекундным и долговременным. При этом Гликерии с Дуняшей многие завидовали и не доверяли. Подпрыгивая и сам себе радуясь, пробежался слушок, мол, Гликерия с Дуняшей куплены и вступили в сговор с полпрефектом Кубариновым и распорядителем смотрин Дударевым. Иначе откуда такая удача со столпотворением московских жителей, иностранцев и фотографии в газетах? Неопределенным было нынче и положение Невзоры-Дуняши. Комиссия соблюдателей распорядка, не вызывая пока Дуняшу к протоколу, обмозговывала, как с ней поступить. Дуняшу, возможно, ждала холодная. В доме на Покровке она не должна была появляться. Но в ее проступке углядывались теперь две добродетели. Во-первых, она бросилась в бой, защищая достоинство отведенной ей в Доме Привидений госпожи (из-за тревог и предчувствий и ринулась на Покровку). Во-вторых, карая самозванку, отстаивала честь сословия и его право на исполнение самостоятельных функций в мироздании. (Все это, естественно, при отсутствии сговора с людскими структурами.) Многое зависело теперь от свободного падения козырных карт на плоскость стола. Если «прорыв», «спрос» лягут поверху, возможно, Дуняше не быть брошенной в холодную. И уж тем более не быть заквашенной с брусникой и смородиновым листом. Но движение происходило за спинами Гликерии и Дуняши. Оттого что многие сторонники «прорыва» и «спроса» подыскивали теперь своих фигуранток и фигурантов, какие могли бы иметь успех без всяких домов на Покровке, случайных Гликерий, Дуняш, самодеятельных самозванок типа Александрин, а, подчиняясь требованиям равновесия устройств, Гликерию и Дуняшу следовало оттеснить, чтобы не мешались и уняли претензии, в сырую темень. «Как же, сейчас! – недобро усмехнулась Дуняша. – Обойдутся они без нас! Кто это на них клюнет! Но, может, и ночевать мне завтра в холодной…» Гликерия, странствуя в музыкальных течениях, опустила вдруг пальцы в прохладные струи «Вечерней серенады». Нежное создание была теперь Гликерия…

– Дуняша, платье мое выглажено? – спросила Гликерия.

– И платье, и костюм, – ответила Дуняша. – Как изволили приказать, Гликерия Андреевна.

Дуняша поднималась как бы с ленцой и даже с намерением потянуться и размять свое большое, сильное тело, но не потянулась и не заахала в удовольствии, однако успела подмигнуть Шеврикуке, как своего поля овощу: мол, сам знаешь этих барынь с их капризами. И пошушукаться не дадут. «Как же, не дадут! – усмехнулся про себя Шеврикука. – Вот сейчас дали». Дали. Сколько посчитали нужным Дуняше выложить, столько она и выложила. Пока протекала вода под темными елями и Шуберт одаривал хозяйку гостиной вечерне-грустным наслаждением.

Опять подпрыгнуло кресло, и зазвенели хрусталины жирандолей на ореховых этажерках. Шеврикуке стало не по себе.

– Этак у вас подхватишь морскую болезнь, – сказал Шеврикука.

– А ты, выходит, какой-то изысканный и слабохарактерный, – сказала Дуняша. – Значит, и впрямь не стоит приглашать тебя в проводники. Подберем другого.

– Подбирайте, – согласился Шеврикука. – Их сколько хочешь валяется. Только не затопчите. Кстати, а зачем вам, Дуняша, проводники, если вас вот-вот сволокут в холодную?

– Но, может быть, и не сволокут, – сказала Гликерия. – Может быть, проявят благоразумие.

– Может, не сволокут, – оживилась Дуняша. – Я ведь героическая и верная служанка. Я ведь не какая-нибудь Увека Увечная!

Вышло так, что слова свои Дуняша произнесла не для Гликерии и тем более не для Шеврикуки, а для кого-то иного, способного внимать. И вышло так, что слова эти, как бы игривые, прозвучали нервно, чуть ли не мольбой о помиловании.

– У Увеки Увечной, – Гликерия тихо вызвала пальцем басовый звук, – есть незримые, несовершенные доброжелатели.

– Увека Увечная, – с презрением бросила Дуняша, – из кикимор!

– Эти доброжелатели, – продолжала Гликерия, – может, сами пробились из существ, близких к кикиморам. И она им приятна. Но теперь она им не кикимора, и не Увека Увечная, а Векка Вечная. И в делах с ней есть выгода.

– Увека хуже Совокупеевой Александрин! – рассердилась Дуняша. – Она у нас встанет на дороге!

– Или обойдет нас, – согласилась Гликерия. – Но пока она под надзором

и в леднике.

– Обойдет! Она у меня обойдет! – совсем разошлась Дуняша. – Она у меня полетит в восьмом отсеке в Америку! Она у меня приводнится в заливе Ванкувер! Как же!

– В каком восьмом отсеке? – спросил Шеврикука. – В какую Америку? В каком заливе?

– А ты-то что? Тебе-то что! – воскликнула Дуняша. – Дезертир!

И все же она выпалила, в каком отсеке, в каком заливе, в какую Америку. Вошли в повседневную жизнь дружеские обеды достойных супружеских пар двух континентов. Конечно, были хороши ароматы московской сборной солянки с каперсами, соком соленых огурцов и вареными языками, но им ни в чем не уступали запахи и пары черепаховых супов по-мерилендски, или же новоорлеанского рубца, или жаркого из опоссумов, да что говорить, увлекательными и далеко манящими были эти запахи. Но накануне, когда столы уже расставлялись в каком-нибудь Сиэтле, Портленде либо в авокадовом Сан-Диего. Вы сами знаете, в тихоокеанские доброприемные воды опадали послания из России, душевные и деловые. Доставлялись они в отсеках летучих изделий тружеников Самары. Изделия эти как раз к обедам возносились в небо в Архангельской губернии, на радость поморам. Что только не возили в их отсеках. А привидений не возили. И вот арестантка Увека Увечная додумалась. Конечно, могли быть у нее подсказчики из числа тех же доброжелателей, но, скорее всего, додумалась она сама. Не смогла прокатиться в Лихтенштейн в портсигаре негоцианта, но не изменила мечте или пагубной страсти. На обрывках молочного пакета карандашом для совершенствования ресниц написала послание-проект, неважно кому, естественно, полуграмотное, но с вкраплениями якобы английских слов, будто готовила себя в ведущие музыкальных развлекательных программ (кто бы ее взял!). Нет, в какие там ведущие! Наглости у Увеки Увечной скопилось столько, что она объявила себя жертвенной особой, готовой отдать все, но способствовать моментальному и историческому переносу привидения из Старого Света в Новый. Она была согласна на все неудобства, на любой отсек, даже на восьмой. Послание Увеки, конечно, перехватили, может, она и сама желала, чтобы его перехватили, а шелест о нем прошел, и если бы даже теперь Увеку решили проткнуть пикой, она свое приобрела. По поводу ее выходки имеют нынче рассуждения, да вдруг возьмут и рассудят доверить этой гнуси «прорыв». Другое дело, как его смогут устроить? Нужны ли обедающим супружеским парам к черепаховым супам и запеченным в раковине устрицам еще и привидения?

– Увека не достойна преимущества и удовольствий, – сказала Гликерия. – Но я ей не судья.

– А я судья! – воскликнула Дуняша. – Мне о ней судить очень просто. Имею основания. Только такую не хватает отправить в Прорыв! Конечно, если этот дезертир Шеврикука…

– Не держи его в голове, – сказала Гликерия.

Она опять вспомнила о «Картинках с выставки», и невылупившиеся птенцы стали осторожно стучать лапками. Один из них пробил скорлупу.

– Во мне возникает непредвиденное, – сказала Гликерия.

– Опять? – удивился Шеврикука.

– Во мне, Дуняша, возникает непредвиденное! – Гликерия уже пропела, и тема ее могла бы заинтересовать Верди. – Непредвиденное!

– И чем же вы теперь-то хотели бы владеть? – спросил Шеврикука.

– Туманностью Андромеды, – пропела Гликерия.

– Чем-чем?

– Чем? – переспросила Дуняша.

– Туманностью Андромеды, Дуняша! Туманностью! А к Маскараду я бы не отказалась иметь украшения Елены, – сказала Гликерия. – Те, что откопал Шлиман в Малой Азии. Или не откопал.

– Это доступнее, – сказал Шеврикука. – Если он их откопал. Тогда они могут быть и в Москве. Только неизвестно, в каких хранилищах.

– Елены! – не могла поверить Дуняша. – Это же Трубникова усохнет от зависти!

– Может быть, на Волхонке, – предположил Шеврикука. – А может быть, и в Подольске.

– Ты считаешь, Маскарад не отменят? – с надеждой, но и с сомнением спросила Дуняша.

– А какой резон отменять? – сказала Гликерия. – При любых обстоятельствах не будет резона отменять. Только приспособят или усовершенствуют сюжет Маскарада.

– А я уж было пала духом! – рассмеялась Дуняша. – Вдруг возьмут и отменят!

– Другое дело, – сказала Гликерия, – что мы с тобой можем оказаться недопущенными к Маскараду.

– Из-за меня? Из-за того, что я бросилась на Покровку? Или из-за всполошения?

– Из-за всполошения, – сказала Гликерия. – Из-за чужих интересов и зависти. Если мы проиграем…

– Ну нет! – решительно заявила Дуняша. – Нас не одолеют!

– Не должны одолеть, – согласилась Гликерия.

– Андромеда и Елена… – Шеврикука раздумывал вслух. – Здесь ведь есть и несовместимое… Хотя, конечно, как взглянуть. Но для Андромеды понадобится Персей, а для Елены – Парис. Где же вы теперь отыщете Персея с Парисом? Кстати, Персей не убоялся Чудовища… Опять – Чудовище… А может быть, Гликерии Андреевне нужна не Андромеда, а туманность?..