Вместо войны нам достался холодный цейтнот.Вместо нужды— элегантный дефолт.Поздний кларнет свою тонкую линию гнёт.И к ночи свет в метростал жёлт.Ты— в эту жизнь досылаемый новый патрон.Свежий боец тупо следует в часть.Счастье моё я нашла в переходе метро—смотреть и слушать тут,молчать.Счастье моё— что цейтнот не всё время взведён.Стелется звук и срывается вниз.Здесь,
под землёй, мы пока не лежим, а идём.Но ты пригнись, прошу,пригнись.
«Похоже, дни неверно сочтены…»
Похоже, дни неверно сочтены:Страна— подросток, а на вид старуха,На карте копошится тень войны—Навозная, нервозная, как муха.Когда и ямб, как резаный, орет,Когда по-волчьи подвывает рифма,Лишь птицы, небом избранный народ,Свидетельствуют громко и незримо,Что жизнь жива, тупа и неправа,Что глупо и сдаваться, и бороться,Что никакого больше нет родства,Но что никто не отменял сиротства.
V
«У нас почти весёлые глаза…»
У нас почти весёлые глаза,мы пьём и говорим давным-давно,но что-то он рассеянно сказал,и каждый сразу понял: вот оно.Все жили, шли, вставали в семь часов,потели летом, кашляли зимой—чтобы услышать пару странных слов,зачем— да кто же знает, боже мой.Для этой цели выбрали его.Он выйдет в ночь— как выйдет из тюрьмы…Но мы ему не скажем ничего.Пусть думает, что он такой, как мы.
«Когда мы выходили ночью в сад…»
Когда мы выходили ночью в сад:Отец и я, и крупная собака,На нас глядели с высоты из мрака,И нам казалось— там и спрятан ад.Когда я понимала: да, умрёшь,Когда листва дрожала и гремела,В траве коварно шевелился ёжИ отвлекал от ужаса умело.Я буду ёж, а ты, пожалуй, пёс.Толкай же носом злой колючий шарик.И смерть, которая по небу шарит,Подумает: нет, этот не дорос.
«Видя, как соображают они на троих…»
Видя, как соображают они на троихс утра на простуженном пустыре,завидуешь, прошмыгнув мимо них,даже не столько выпивке в январена морозе, а в ноябре— в грязи.Жажде самой! Жизни осталось на дне.Она теперь содержится только в винеперед теми, кого не бросишь там, где сквозит.
«За то, что спят, когда тебе так больно…»
За то, что спят, когда тебе так больно,И могут без тебя и день, и три.И бьют нечаянно, и мучают невольно,Им ничего не будет, хоть умри.Есть демоны-хранители, и мы имНевнятно объясняем по ночам,Как надо мстить… Они глухонемыеИ безразличны к сбивчивым речам.
«Всё состоит из времени, воды и пыли…»
Всё состоит из времени, воды и пыли.Мы без этого бремениЛетели бы, плыли,Падали бы потом илиВзмывали, висли,Те, о ком мы подумали,Cостоят из мысли.Когда мы идём по улице,Сидим на стуле,Когда мы хотим зажмуриться,Когда уснули,Когда
проснулись в поту илиТомимся снами,Те, о ком мы подумали,Следят за нами.Что-то от нас ведь надо им…В пути старея,Мы так медленно падаем,Могли— быстрее.Нету другого дома им.Мы— их владенья.Те, о которых думаем,Нам длят паденье.
«Когда ты молча борешься с газетой…»
Когда ты молча борешься с газетой,Стремясь сложить её и сделать меньше,И кажется, тебя теперь за этоНе любит большинство мужчин и женщинВ автобусе… И если ты простужен,И кашляешь, и не остановиться,Поверь, ты никому такой не нужен.Не проверяй, не взглядывай на лица!Когда молчишь ты, сжавшись, как перчатка,Ещё с весны забытая в кармане,Ты выглядишь совсем смешно и гадко.Не выходи, скрывайся на диване.В какой-нибудь тетрадке сокровеннойПиши себе своё: «Устал. Довольно…»Твой средний ум, твой рост обыкновенный,Неинтересный твой дневник подпольный…Вся жизнь твоя натянута на пяльцы,Кто вышивал по ней, должно быть, злился,Он исколол себе, наверно, пальцы.Какие злые получились лица!То самое газетное шуршанье,Паренье над страницей и строкою,—Твой звёздный час, твой миг непослушанья.Как будто там написано такое!
«Прошлое очень подвижно. Оно спешит…»
Прошлое очень подвижно. Оно спешит,Смешно суетится, курит по пачке в день.А к настоящему каждый из нас пришитИ вместе с ним потихоньку уходит в тень.Медлительней настоящего времени нет,Особенно осенью, в золотые дни,Подолгу стоишь на жёлтый и красный свет—Одно плечо на свету, другое— в тени.Любим. И взглядом любящим облучён.Смешон: плечо— в тени, плечо— на свету.И таким доверием времени облечён,Что позволяют тебе дремать на посту.Будущее опускает свой капюшон,Оставляя тебе обзор на два шага.Ты, как Солнце планетами, страхами окружён,Марс косится красным глазом врага…
«По всякому сору, разбросанному по углам…»
По всякому сору, разбросанному по углам,по всему, что зовут рассыпчатым словом «хлам»,узнаешь по утрам себя, родной бедлам.Хромосомы попарно строишь. Хромают немножко.У чьей-то жизни такой же смешной уклон.Из мухи сходства растет непомерный слон.Узнаешь своих по тому, как держат ложку,произносят «Да?», подойдя к телефону, какприкрывают глаза от скуки… Такой пустяк—и сквозь мякоть характера виден судьбы костяк.Отпадают мелочи вроде любви, страданья…Понимаешь, что ты внутри, по тому, что— вне,что Земля на месте пока— по верной Луне,болезни нашего неба, родинке мирозданья.
«Мы меньше того, что известно о нас…»
Мы меньше того, что известно о насиз сплетен, обмолвок и фото.Включая на кухне под чайником газ,имея лицо идиота,как всякий, кто мелочь искал в кошельке,чихал, улыбался под душем,ты— вот он, ты весь, как синица в руке,как беглая рыба на суше.За то, что вот это, такое лицо—тем более странно и чудно,и в памяти держат, в конце-то концов,и любят тебя беспробудно.