Шикаста
Шрифт:
Мать вернулась с эпидемии. Я к ней. А она мне:
— Джорджу семнадцать с половиной.
Это все, что она сумела мне возразить. Десять раз за полчаса она мне это повторила. Видно было, что Ольге хочется отделаться от меня, как от надоедливой шавки. «Тяв-тяв — тяв!..» Я к отцу. Он поднял брови и выдал мне, что Сюзанна, видишь ли, обладает весьма и весьма привлекательной внешностью. К черту! Но я не верю, что Джордж с ней спит. Бенджамин по этому поводу придерживается иной точки зрения. Упражняется в остроумии и скабрезных замечаниях. Ага, говорит, они по ночам вместе звезды считают.
Я в лоб спросила Джорджа:
— Ты
— Да, — ответил он.
Лучше бы он меня ударил. Я рыдала. Если Джордж спит с Сюзанной, значит, нет ничего святого. Как он мог? Это же оскорбление! Все изгажено, все пропало! Боюсь, что Бенджамин прав. Он обзывает Джорджа героем-любовником. Вот так.
Не одна неделя прошла. Нерадостное время в моей жизни. Бенджамин вдруг ко мне подобрел, водит в кафе, там и Джордж с Сюзанной. Когда мой братец с ней, его не узнать. Веселый, хохмит, смеется. Беззаботный. Показушник. Тошнит меня. И Бенджамин ему под стать. Сдохнуть хочется. Я перестала ходить с Бенджамином. Школу запустила. Мать прицепилась по этому поводу. Потом пришла ко мне ночью. Я не спала, плакала. Я сразу Ольге сказала, что если она по поводу моей ревности к Джорджу, то… Но она говорит, нет, не поэтому. Тогда что? Она сказала, что Джордж не святой, он просто парень восемнадцати лет.
Я заявила, что об этом даже думать противно.
— О чем думать противно? — спросила она.
Я рассказала ей, как Джордж рассуждал о тридцати гостях в комнате. Что, мол, это пузыри с мочой, кишки с дерьмом, триста пинт крови. Значит, когда он сидит с кафе с Сюзанной с ее толстыми сиськами, он думает, что они два пузыря с мочой, две кишки с дерьмом, куча сальных и потовых желез плюс семьсот миллионов сперматозоидов и два яйца. И член и влагалище в придачу.
Ольга закурила. Вздохнула. Спросила, когда это он в столь анатомическом духе высказывался. Пришлось признаться, что давно. Она заметила, что Джордж с тех пор существенно изменился. Ну и ладно, сказала я. Все равно терпеть не могу.
Я думала, что Ольга полезет обниматься. Я, конечно, этого хотела, когда она вошла, но затем утратила всякое желание.
Она сказала:
— Выбора нет, Рэчел. Терпи — или кончай с этой жизнью. Или жить придется так, что хуже всякой смерти. Но мы живем.
И это ее «живем» звучало так, что мне просто жить не хотелось. И видно было, что матери тоже не хочется. И я увидела, какая она личность. Что она все это продумала. И хотела покончить с этой жизнью. Но не покончила.
В эту ночь я стала взрослее. Или мне так показалось, по крайней мере.
Размышляла о жизни Ольги, пыталась примерить себя на ее место. В лагерях беженцев, среди умирающих, голодающих, рахитичных детей с раздутыми животами и соломинками вместо ручек и ножек. Я видела, как она плакала в помещении, полном умирающих младенцев. Плакала она от усталости. Сколько я себя помню, мать всегда работала с умирающими. И то же самое относится к отцу.
То, о чем я пишу сейчас, случилось ночью три дня назад. Но сразу записать у меня рука не поднималась. Джордж вернулся домой очень поздно, около четырех часов. Жара, духота. Время, когда ночь еще не ушла, но утро уже наступает, его пока не видно, но уже можно ощутить. На улицах тишина, свойственная только этому времени. Я услышала, как Джордж вошел в свою комнату. Я подошла к его двери, постучала. Он не ответил. Я вошла. Он как раз снял штаны, и я увидела его голым. В нашей семье вокруг наготы никакого
— Рэчел, какая ты недобрая, — сказал он. Я ожидала, что он скажет «несправедливая». Когда мы взываем к справедливости, Симон и Ольга смеются, и говорят, что мы еще детишки, причем британские. Но Джордж воззвал к доброте. Я заявила, что мне плевать и что я не понимаю. И он сказал, что тут уж ничего не поделаешь.
Я все стояла у двери, а у него прямо глаза слипались.
Чего ты хочешь, Рэчел? — спросил Джордж. Как будто ударил.
Конечно, я хотела, чтобы он сказал, что ненавидит Сюзанну, что она вульгарная сука и корова. Но он бы такого ни за что не сказал.
— Сядь, — велел он.
Я села на краешек кровати у него в ногах, ожидая каких — нибудь умных высказываний, но Джордж хотел лишь поскорее заснуть. Такой он был симпатичный, такой усталый. Я подумала, что он все время спал по три-четыре часа в сутки.
Я думала, что он спит, и заговорила. Говорила, как это все ужасно, нетерпимо, безобразно, жутко, что жизнь невыносима.
Его грудь мерно поднималась и опускалась. Мне захотелось положить голову брату на грудь и уснуть.
— Да-да, Рэчел, я слушаю, — пробормотал он вдруг во сне.
Я посидела еще немного, надеясь, что Джордж проснется.
Уже светало. За окном пыльные пальмы, запах пыли. Жара. Джордж спал. Меня жег стыд. Разозлившись, я встала и отправилась спать.
Мысли о Сюзанне не отпускают. Она с Джорджем вместе уже год. Немало. Мне этот срок кажется вечностью. Я за это время выросла. Сюзанна часто ужинает с нами. Старается всем понравиться. С Джорджа глаз не сводит. Мне ее жалко, я это только сейчас поняла. Жалко, потому что она понимает, что Джордж не для нее. А она хочет за него замуж. Я как — то подумала, уж не свихнулась ли Сюзанна. Но если Джордж с ней спит, то может и жениться. Я спросила его.
— Сестричка, дорогая, — ответил он, — хватит мне Бена, он меня все время донимает. И вообще, я уже не маленький.
А Сюзанна? Джордж сказал, что ей уже двадцать три. Я ужаснулась. Во-первых, потому что она оказалась настолько старше моего брата. И еще по одной причине.
— Сюзанна прекрасно понимает, что я не собираюсь на ней жениться, — сказал мой брат.
Я снова ужаснулась. Никогда в жизни до этого мне не пришло бы в голову назвать Джорджа дураком.
— Но ведь Сюзанна мечтает выйти за тебя! — сказала я ему. — Она об этом думает днем и ночью.
А он в ответ заявил, что я, его милая сестричка его инквизитор, его палач, его власяница. После чего схватил меня и принялся кружить по комнате.
Происходило это в гостиной. В этот момент вошел Бенджамин. Ему захотелось тоже принять участие. Его появление все изменило, во всяком случае, для меня. Действия Джорджа уже не были лаской, проявлением дружбы, они стали холодными, враждебными. Джордж тоже почувствовал изменение, замедлил вращение. Бенджамин попытался присоединиться, он имитировал борьбу за меня, как за трофей. Джордж ссадил меня у стены, а Бенджамин попытался перехватить. Я заплакала, и Бенджамин прекратил придуриваться. Джордж уселся на стул.