Шикша

Фонд А.

Уши мои запылали. Я торопливо полезла обратно в палатку, отмахиваясь от гнуса (еще и напустила кучу комаров внутрь, когда на звук этот вылетела).

Минут пять, впрочем, я занималась тем, что давила комаров на стенках палатки, но старалась аккуратно, чтобы кровавых пятнен на брезенте не оставалось. Во всяком случаен, мне показалось, что прошло всего пять минут.

— Зоя! — послышался сердитый голос Аннушки снаружи.

— Что?

— Ты что там возишься? — возмущенно сказала она. — Все уже давно завтракают, а ты даже не умылась.

Чёрт!

—

Через десять минут буду! — воскликнула я, торопливо роясь в рюкзаке в поисках чистой одежды.

— Даю пять! И не больше. А то вернусь — за ногу вытащу. Потом не обижайся! — непреклонным тоном рыкнула Аннушка и я услышала отдаляющийся топот. Ушла, значит.

В рюкзаке нашелся поношенный свитер и линялые трикотажные спортивные штаны. Всё бельё было нестиранным. Я ругнулась. Матом. Это ж надо додуматься — не постирать грязные вещи и сунуть их обратно в рюкзак. Пока я в разведку с мужиками ходила, они тут непонятно сколько пролежали, «ароматизируя» чистые вещи, которых осталось и так немного. На моё счастье, чистые носки я всё же нашла, точнее относительно чистые, но хоть так. И тут мне повезло еще раз: в боковом кармане нашлись-таки чистые трусы и даже «ненадёванный» новый бюстгальтер, ещё с магазинной бирочкой.

Эх, если б я только знала, что на этом моё везение на ближайшие дни закончилось.

Натянув на себя одежду, я поёжилась — трикотаж грубой вязки натирал незажившие ссадины и порезы. Но ничего не поделаешь. Я замотала голову поверх повязки косынкой и со вздохом полезла наружу.

Утро выдалось пасмурным и холодным. Солнце в два слоя закрыли плотные сизоватые тучи, поэтому роса подсохнуть не успела. Так как сапог у меня не было, а подаренные охотником кожаные кисы лежали сейчас где-то под деревом, пришлось мне сунуть ноги в простые тапочки. Пока добежала по траве сперва до брезентовой будочки «Жо», затем в баню умыться, и, наконец, до полевой столовки — носки стали мокрыми, хоть выжимай. И гнус закусал до костей.

А в столовке народ уже позавтракал и заканчивал пить чай. За столом собрались человек девять, если не считать Аннушки. Некоторых я уже знала — на пример, Нину Васильевну, «дона Педро» и Бармалея. Остальных мужиков видела впервые (точнее раньше я-то их стопроцентно знала, но теперь вообще не помнила).

— Ты почему на завтрак опаздываешь, Горелова? — язвительным тоном спросил «дон Педро». Он пил чай из большой алюминиевой кружки, совершенно по-жлобски оттопыривая мизинчик.

— А ей особое приглашение, видать, надобно, — поддакнула Нина Васильевна, смерив меня тяжелым взглядом исподлобья.

Прошелестели осторожные смешки, но под взглядом Бармалея моментально стихли. А Нина Васильевна с видом победителя пододвинула к себе банку сгущёнки и принялась макать прямо туда огрызок мятного пряника.

Сейчас я ее хорошо рассмотрела: это была невысокая, пухловатая шатенка, в народе на таких говорят «широкая кость», но скорее всего причиной была неуёмная страсть к сладкому. Даже в полевых условиях она тщательно подкрашивала глаза

и щеголяла в блестящих клипсах «с камушками». Её можно было бы назвать красивой, если бы не хищное выражение лица и большая некрасивая родинка на подбородке.

— Титаническое самоуважение теперь у товарища Гореловой, — выдав такой вердикт, она откусила от пряника, зажмурившись от удовольствия. На подбородке повис длинный «ус» от сгущёнки.

— Да ей же вчера Колька всю голову зашил. Без анестезии, — сказала Аннушка, неодобрительно взглянув на Нину Васильевну. — Натерпелась девка, всю ночь, небось, от боли спать не могла, вот и припозднилась.

Все взгляды вновь переместились на меня, но теперь уже градус настроения от едкого сарказма ощутимо сменился на жалостливость.

— Держи! — Аннушка сунула мне алюминиевую миску, почти доверху наполненную исходящей паром рассыпчатой гречневой кашей с тушёнкой, жаренной морковкой и луком.

Я села за стол, взяла алюминиевую ложку и уставилась на кашу.

— Ешь, давай, — поторопила меня Аннушка, вытирая на другом конце стола.

— Так, — хлопнул рукой по столу Бармалей, — все на сегодня всё знают?

Мужики согласно загудели.

— Пусть Митька сперва воды в бочку наносит, — веско заявила Аннушка, сгружая грязную посуду в большой таз.

— Так я же вчера наносил! — возмутился мужик, что сидел с краю.

Я присмотрелась — это был тот, в тельняшке, что утром напугал меня рындой. Только сейчас он был в свитере, вот я и не признала его. Митька был выше среднего роста, очень худой, с обветренным и загорелым практически до черноты узким лицом, с бородой и длинными нечёсаными волосами, которые он перевязал повязкой на манер индейцев. Лет ему навскидку было около сорока-сорока пяти.

Увидев, что я его разглядываю, он вдруг заговорщицки подмигнул мне.

Я покраснела и отвернулась.

— Так вы же всю воду на баню вчера выляпали! — рассердилась Аннушка, наливая в кружку крепкий чай из закопченного сажей чайника. — Я пошла бельё замачивать, гляжу, а там на самом донышке осталось.

— Да там же больше половины было! — аж подскочил Митька, задохнувшись от столь нелицеприятных наветов.

— Поди сам глянь!

— И гляну! — моментально вскипел Митька под смешки окружающих.

— Вот и глянь, — спокойно парировала Аннушка и подсунула кружку с чаем мне, а также банку с сахаром, — а потом наноси туда воды и приходи на кухню — я тебе еще работу дам.

— Иван Карлович! — завопил уязвлённый от такой несправедливости Митька, — Возьмите меня на отмывку породы! Я даже готов все ямы в одиночку копать. Сам! Только прошу — не отдавайте меня этой Анне Петровне! Она же эксплуататор самый настоящий!

— Ну, сам подумай, Дмитрий, разве я могу? — с донельзя огорчённым видом развёл руками Бармалей, — вот ты меня сейчас на что подбиваешь? Если я тебя заберу, Анна Петровна меня же потом без обеда оставит. Нет, и не проси даже! Аннушкиным обедом я пожертвовать не готов. Даже ради тебя!