Шикша
Шрифт:
Насколько я поняла, наш лагерь был разбит больше полтора месяца назад. Часть продуктов уже подъели. И теперь мне надо было проверить — не испортилось ли чего. Или же отложить те, где срок годности вот-вот истечет. Такие продукты предстояло съесть в первую очередь. Посмотреть, не завелась ли кузька в крупе? Не погрызли ли мыши пряники? Не прогоркло ли масло? И тому подобное.
В общем, довольно нелёгкая и муторная работа.
Я вздохнула и взялась за первый ящик…
Прошло часа два, как
— Зоя, сейчас Митька придет. Выдай ему четыре банки тушенки. Поллитровых. Одну свиную, остальные говяжьи! А то у меня лепешки горят, некогда!
— Да не вопрос! — крикнула в ответ я и залезла в дальние ящики, где обнаружила тушенку в больших цилиндрических жестяных банках по 375 и 570 мл. И даже пару банок по три литра было. Ого! Я взяла в руки одну маленькую: «Мясо тушеное» — гласила надпись на этикетке. На другой было написано: «Говядина отварная в собственном соку». «Говядина тушеная. Высший сорт. Центрсоюз». «Тушенка свиная Главконсерв Минпищепром». «Рагу особое. Паневежский Мясокомбинат Литовская ССР». Разнообразие довольно неплохое.
Я отдала Митьке четыре банки для Аннушки, остальное аккуратно сложила в нижний ящик. Срок годности там еще был один-два года.
Следующие тридцать банок тоже были с тушенкой, из баранины и птицы. Но там срок годности поменьше. Эти я сложила в верхний ящик. Ящик поставила сверху на первый. Тяжёлый, зараза. Там ещё оставалось немного места. Хотела положить туда ещё и банки с кабачковой икрой, но передумала, чтобы дежурные не запутались.
Фух, с этим, наконец, покончено. Я перевела взгляд на бардак в крупах и муке.
Поминая Бармалея недобрым словом (но не вслух, конечно же), я принялась разбираться сперва с крупами. А вот здесь царил полный хаос. Все крупы хранились в разных мешках, мешочках, бумажных кульках, банках и коробках. Большая половина всего этого безобразия была вскрыта, надорвана, часть крупы оттуда отсыпали, остальное кое-как побросали обратно. Жуть жуткая — берешь кулёк или коробку, а оттуда сыпется крупа, так как он надорван сперва в одном месте, а затем — в другом. И таких «коробочек с сюрпризами» было более чем достаточно. Я вздохнула. И педантично сложила все по видам в один ящик.
Надеюсь, дальше сами разберутся.
По правилам в лагере на кухне должны дежурить по очереди, ежедневно. Реже, если надо кормить большой коллектив — по двое. Иногда дежурят в связке «мальчик-девочка». Женщина готовит, мужчина ей помогает — носит воду из ближайшего водоёма рубит дрова, растапливает печку.
В нашем лагере была постоянная кухарка Аннушка, которой периодически помогал Митька. Насколько я поняла, остальные вообще не дежурили. Или дежурили крайне редко.
Я крякнула и с усилием подвесила увесистую вязанку лука на гвоздь, который торчал из стропил хозки. Вот так-то лучше храниться будет, а то в мешке уже аж гнить начал. Еще на один гвоздь подвесила авоську с приправами (лаврушка, перчик и всё такое).
Когда я героически сражалась с увядшей морковью, в хозку тенью проскользнула Кошка. Дверь я оставила открытую, чтобы заодно проветрить (сегодня опять был ветерок, чуть сыровато, поэтому гнуса не было).
Кошка по-хозяйски потянула носом, моментально учуяла запах подкопченного сала (перед этим я перебрала скоропортящиеся продукты в холодильной яме) и требовательно мяукнула, глядя на меня немигающим злым взглядом.
— Кыш! — строго ответила я и принялась оторывать от сморщенной картофелины длинные бледно-прозрачные побеги.
Но Кошка не отреагировала и хозку огласил еще один возмущенно-требовательный кошачий вопль «дай жрать! Хочу сала!».
— Иди вон отсюда! — рассердилась я, вышвырнула кошку из палатки и плотно прикрыла дверь.
Кошка еще некоторое время ломилась в хозку, но, когда поняла, что я не реагирую, испарилась. Воцарилась блаженная тишина, лишь слышно было, как в столовке, за брезентовой стенкой гремит кастрюлями Аннушка, да вполголоса ругается в своем вагончике Дон Педро. Остальные вроде все ушли из лагеря на полевые работы.
Я как раз боролась с капустой (некоторые кочаны начали подгнивать), когда дверь хозки опять зашебаршила.
— Пошла вон, я сказала! — не оборачиваясь рыкнула я (думала, что Кошка вернулась и таки влезла), но сзади хохотнули.
— Ты со всеми такая грозная, Зойка?
— Ой! — аж развернулась от неожиданности я.
Мне улыбался Митька. Здесь я скажу так, хоть сам он был заросший и неухоженный (полевые условия и не любовь мыться), но улыбка у него была хорошая такая, мальчишеская. Чем-то напоминала улыбку мальчика, сыгравшего Буратино.
— Я думала, что это опять кошка, — чуть смутилась я, осторожно перекладывая большие кочаны капусты в большой мешок.
— Аннушка за солью прислала, — он кивнул на мешок. — Подержать тебе?
— Да, давай, — обрадовалась я, — это быстро.
Я принялась споро заталкивать капусту в мешок, пока он держал. Мы минуты полторы работали в тишине и вдруг Митька сказал:
— Слушай, Зой, а, может, это зэки беглые?
— Что зэки? — не поняла я и чуть не выронила особо огромный чуть растрескавшийся кочан.
— Ну, там, на пятьдесят восьмом… — он приподнял мешок, чтобы утряслось.
— Да откуда они там взялись? — удивилась я и запихнула еще один кочан капусты.
— Кто знает. Сбежали, может. Шли по тайге, есть хотели. Наткнулись на наших и убили их, чтобы ограбить, предположил Митька и велел мне, — держи-ка здесь крепко, я мешок завяжу.
— Но следователь сказал, что все вещи на месте… — поморщилась я, глядя, как Митька неаккуратно завязывает веревку.
— Может, их медведь вспугнул? — задумался Митька и легко одной рукой приподнял огромный мешок и переставил его ближе к яме.