Шипка
Шрифт:
Снаряды везли на вьюках и подводах. По знакам на ящиках нетрудно определить, чем же собираются встретить турки противника: были тут ящики с одностенными гранатами, шрапнель с дистанционной трубкой, картечь. Обоз растянулся версты на три, и Минчев с сожалением заключил, что турки скупиться на снаряды не будут.
Едва прошел военный обоз, как цивильные турки снова запрудили узкую дорогу.
Минчев спустился по тропке и пошел следом, глотая поднятую пыль.
III
— Господин учитель!..
Словно не голос, а листва прошелестела за спиной
— Господин учитель, вы не узнали меня? — спросил он тем же тихим, испуганным голосом и тотчас огляделся.
— Нет, — сказал Минчев.
— Я Наско из Перуштицы.
— Наско?! — изумился Минчев. — Но ты!.. — Он не договорил и схватил парня за руку. — Нам нельзя быть тут вместе, свернем на тропу!.. Ах, Наско, Наско, славный ты мой ученик! — продолжал он, не выпуская руку мальчонки, — А я слышал, что ты уже и не жив. Слава богу!
— Я был убит, господин учитель. Меня убил отец…
— Потом, потом, Наско, потом про все расскажешь!
Они поднимались в гору, и Минчев искал место, где можно будет схорониться со своим бывшим учеником. Минут через пять они уже сидели на траве за густым кустарником. Йордан готов был расцеловать мальчонку, первого ученика школы в Перуштице. Ему было лет двенадцать, но выглядел он на все шестнадцать. Сколько же он пережил за минувший год! Наско худ до крайности, в прорехах распоротой, полинялой, давно нестираной рубашонки можно легко пересчитать тонкие ребра, обтянутые синеватой кожей; лицо его точно составлено из одних костей — заострившегося горбатого носа и острых, торчащих скул. Йордан снял из-за спины мешок, быстро развязал (его, достал два черствых ломтя ржаного хлеба, несколько луковиц, завернутую в тряпочку соль и протянул их Наско.
— Ешь, сынок, — сказал он ласково.
Не прошло и трех минут, как руки Наско были пустыми. Йордан подумал: много давать нельзя, мальчик слишком голоден. Не удержался, дал еще один ломоть:
— Ешь, сынок!
И этот кусок был проглочен в одно мгновение.
— А теперь рассказывай, — попросил Минчев.
— А что ж рассказывать? — Наско по-взрослому покачал головой. — Мы думали, что в церкви нас не тронут. А они… Столько убили! В церкви лужи крови были… Мы сидели и плакали. Башибузуки крикнули в окно, что всем нам они поот-рубают головы… Но сначала помучают. Неделю мучать будут. Тогда отцы стали резать детей… Мой папа тоже. — Наско показал на груди глубокий шрам от раны. — Ударил он меня ножом, а дальше я ничего и не помнил. Очнулся, смотрю, по церкви башибузуки ходят: кто жив — того ятаганом… Притворился я мертвым… — Наско было трудно говорить, и он все время делал паузы. — А ночью переполз в кусты… Подобрали меня уже в лесу, накормили… сменили одежду… Потом лекарь пришел. Отец, говорит, промахнулся, не попал тебе в сердце. А сестру Марийку и брата Колчо зарезал. И себя с мамой… Их потом в церкви нашли…
— Где же ты жил весь этот год? — спросил Минчев, поглаживая пыльные, похожие на проволоку волосы парня.
— А везде. Один раз заблудился — в турецкую деревню попал; меня турок целую неделю у себя
— Встречаются и такие турки! — кивнул Минчев. — А куда же ты сейчас идешь, Наско?
— А русским навстречу, они уже Дунай переплыли! — приободрился Наско.
— Переплыли, — подтвердил Йордан.
— Можно я с вами пойду, господин учитель? — спросил Наско.
— Нет, Наско, со мной нельзя. Потом я скажу почему. Ты не обижайся, сынок!
— Пропаду я! — вырвалось у Наско. Он опустил голову, плечи его задрожали.
— Вот что, парень! — твердо произнес Минчев. — Ты всегда был мужчиной, будь им и дальше. Оставайся здесь, никуда не ходи. Заберись повыше в горы и жди.
— А потом? — Наско с недоумением посмотрел на учителя.
— Увидишь русских — тогда и спускайся. Ты их узнаешь по одежде. Она не такая, как у турок: на головах кепи, на плечах вот такие погоны. — Йордан пальцем начертил в воздухе погоны. — Язык похож на наш, на болгарский. Спустишься с гор и сразу же- иди в Тырново. Недалеко от церкви святых Константина и Елены отыщешь домик деда Димитра Нико-лова — постучись к нему. Это очень добрый человек, и он встретит тебя, как родного.
— А что я скажу ему? — с надеждой спросил Наско.
— Передашь от меня привет, расскажешь про свою беду. Он все поймет.
— Хорошо, господин учитель, — покорно произнес мальчонка. — Только я очень хочу есть. Я первый раз за четыре дня поел. А как же дальше?
— Я тебе оставлю все, что у меня есть!
— А вы?! — не поверил такому счастью Наско.
— Я куплю, у меня есть деньги, сынок. Но ты сразу все не ешь: с голодухи заболеть можешь. Растяни на несколько дней, до прихода русских.
— Спасибо, господин учитель, — сквозь слезы пробормотал Паско.
Минчев передал парню мешок, обнял его, по-мужски крепко пожал ему руку.
— Да хранит тебя бог, мой мальчик! — сказал он и стал спускаться по тропинке на пыльную и шумную дорогу. Обернулся, помахал Наско рукой. Тот стоял уже с мешком за спиной. Он улыбнулся и тоже помахал рукой — устало и рассеянно.
IV
Верстах в трех от Габрова, на берегу шумливой и петляющей Янтры, Йордан встретил новую группу всадников. Впереди на статном вороном коне гарцевал немолодой офицер; гордая и надменная осанка, отглаженная невыгоревшая одежда и новенькая красная феска свидетельствовали о том, что он еще не успел побывать в жаркой перепалке у Галаца или Систова. На груди офицера красовалась семиконечная звезда — орден Меджидие — отличие избранных. Приподнявшись на стременах, офицер в упор посмотрел на Минчева.
— Кто такой? — спросил он мягким, бархатистым голосом.
— Купец, бегун от гяуров из Систова, ага [6] , — с достоинством ответил Минчев и приложил руки к груди.
Турок зло сверкнул глазами.
— Гяур бежит от гяура! Может, вы еще и турок, ха-ха-ха!
— Я не гяур, ага, и мой отец по воле аллаха был турок, а мать моя была невольницей, но любимой женой моего отца, — быстро проговорил заученную фразу Минчев.
6
А га — обращение к важной персоне(турец.)