Шипучка для Сухого
Шрифт:
Начинай верить.
18. Сейчас
Ну что, ты смотришь? Ну смотри.
Я взгляд не отведу, не думай.
Пустое. Нет, не говори.
И улыбнись. Не будь угрюмым.
Ну как тебе я? Ничего?
Я вижу. Как зрачок расширен!
Все для тебя. Для одного.
Улыбкою кота Чешира.
Ты что-то говоришь, а сам
Все смотришь, смотришь… И напрасно.
Давно не верю голосам,
Твердящим
Тебе все ясно? Ну — вперед!
И в руки — флаг! И что там дальше?
Смотри. Другой домой везет.
А ты… Ты вспоминай. Почаще.
М. Зайцева.
Сейчас.
Я захожу в зал и сразу к ней.
Сидит. Смотрит. Глаза такие… Черт, Шипучка! Ну чего ты творишь опять?
Ну зачем?
Мы нехорошо расстались в последний раз. Но ты реально, прямо на самом деле, думала, что я тебя оставлю? Да? Ты же так хорошо меня знаешь, Шипучка. Как облупленного знаешь.
Мажорчик, нагло зацепивший ее руку, пока еще ничего не видит. И не понимает. Моей чуйки у него нет, и было бы странно, если б появилась. У такого.
И потому надвигающегося пи**ца, само собой, не ощущает.
Зато Олька сразу все сечет. И только глаза сужает опасно. Сейчас зашипит. Как газировка моей юности, выплеснется через край. А мне того и надо. Выплескивайся, Шипучка. Я поймаю.
Я не выдумываю повод, не ищу ненужных слов. Зачем? Ради кого?
Вася подставляет стул, сажусь, смотрю на нее. Только на нее.
Ну, привет, Шипучка. Начинай.
— Простите, но вы, вероятно… — неожиданно влезает в наш безмолвный разговор мажор, но я даже взгляд на него не перевожу. Незачем.
— Привет, Олька. Поехали отсюда?
Она молчит. И смотрит. И я за один такой взгляд готов сейчас всех отсюда, нахрен, повыбрасывать, ее на этот диванчик завалить и юбку задрать. Чувствую, как просыпается и вылезает наружу Олег Сухой.
Тот самый, из веселых девяностых. Для того Олега это не было проблемой. И для Хельмута Троскена — тоже ерундовое дело.
— Простите, я не понял, что…
— Игорь, — звонко перебивает его Олька, не отрывая от меня взгляда. Опасного. Предупреждающего. — Мой друг. А это герр Троскен. Мой знакомый.
— Троскен? Тот самый? — в голосе мажора звучит настолько искреннее удивление и восторг, что я нехотя отрываю взгляд от Шипучки и смотрю на него. И Олька смотрит. И тоже с удивлением.
— Дело в том, что наш банк с недавних пор является вашим филиалом, и для меня большая честь познакомиться с вами лично… — начинает заваливать меня бессмысленной болтовней ее приятель, а я, даже не пытаясь понять, что он несет, опять перевожу взгляд на Шипучку.
Она все еще смотрит на своего приятеля, а потому я ловлю мимолетный секундный кайф, просто любуясь.
Красивая. До чего красивая, сил ведь нет никаких. Смотреть
Давай, Олька, пойдем.
Пойдем уже.
— Игорь, я думаю, у герра Троскена ограничено время. И ему пора. Насколько я знаю, его ждет невеста.
Ледяной тон. Ледяные слова. Невеста? Какая, нахрен, невеста?
О чем ты, Шипучка?
Я прилетел сегодня днем, оставил все на Ремнева, хорошо, что тот как раз приехал из командировки.
Сразу сорвался я, как только узнал, что моя своевольная Шипучка свалила из клиники.
Весть о том, что Олька ушла, застала меня на каком-то тупом благотворительном вечере, куда буквально потребовал прийти пиар-директор. Ремнев обычно отдувается в этих ситуациях, но тут он на Дальнем, и лететь долго, а сам пиар-директор с ветрянкой, сука, слег.
В сорок лет. Взрослый мужик.
Я свалил оттуда сразу же, как только закончилась официальная часть. Правда, пришлось сделать несколько фото, хер знает, с кем. Какие-то бабы, какие-то бизнесмены, типа крутые, типа столичные. Я для них — иностранный хер. Богатый. Который ни черта не понимает в русских реалиях, и которого можно нехило тряхануть на бабки.
Было даже смешно. Ровно до того момента, пока не позвонил Игнат.
Шипучка в своем репертуаре, конечно.
Но в любом случае требовалось проконтролировать. Хорошо, что Васю оставил в Питере, приглядывать. Немного спокойствия все же.
Тем не менее, непонятного Игорька Вася проморгал.
И вот теперь сраный мажор утешает мою Шипучку, держит ее за руку. Болтает. Я держусь. Хваленая арийская выдержка, да.
Отчего-то вспомнилось, как журналиста, первым задавшего вопрос об арийских предках, я чуть не выкинул за пределы комнаты. Ну, здесь память крови сыграла, наверно. Дед, все же, насколько я помню из разговора бабки, полным кавалером был. И очень крутым мужиком. Русским. Советским. А слово «ариец» мы воспринимали, как ругательство. Оскорбление. И били за него. И пока у деда с бабкой жил, и потом, в детдоме.
До чего смешно все повернулось. Теперь я — «ариец». Сука. Плевать. После стольких лет стало плевать.
Даже хорошо. Никто не помнит Сухого. Все знают Троскена. Другая жизнь у тебя, Олежа. Хорошая.
Сытая. Веселая.
Чего ж так херово-то?
— Да, поздравляю вас с помолвкой, лично с госпожой Верховец не знаком, но наслышан…
Мажор болтает. Вася за спиной терпеливо ждет, когда его можно будет заткнуть. Он тоже у меня застоялся, я знаю. И теперь наверняка рад любому кипишу. Даже такому смешному и легкому.