Шишков
Шрифт:
Вот видите, милый Григорий Николаевич, какие у меня мысли. Это моя гражданская часть души, а другая, личная живет хорошо: в Питере, не переставая, светит солнце, сады зеленеют, журчат фонтаны, цветут цветы. Нева красива, кругом шумно, хорошо…»
Вячеслав Шишков в Петрограде встретился лицом к лицу с некоторыми литераторами, которые поддерживали империалистические устремления буржуазии и оправдывали антинародную войну как «христианский подвиг» и залог «обновления жизни».
Оголтелые националисты всячески травили М. Горького — интернационалиста, не скрывавшего своих антивоенных взглядов.
И
Осенью этого же года по делам, касающимся перестройки Чуйского тракта, Вячеслав Шишков выезжает в Томск. Это была последняя поездка в Сибирь и последняя встреча со старым другом Г. Н. Потаниным, который физически дряхлел, но душевно оставался молодым. Он расспрашивал Шишкова о жизни в Петрограде: «Ну как настроение столицы, как война, каково настроение рабочих, крестьян, солдат, не попахивает ли революцией? А революция неизбежна…»
Г. Н. Потанину шел девятый десяток лет. В дни празднования его 80-летнего юбилея Вячеслав Шишков послал ему теплое, трогательное письмо, в котором восхищался его талантом и радовался тому, что вся просвещенная Россия высоко оценила его подвижнический труд.
Командировка Вячеслава Шишкова в Томск была кратковременной. Ему предстояло сдать свои проекты по перестройке Чуйского тракта. После двадцатилетнего хождения по Сибири, после стольких скитаний и приключений, огромных, запавших в душу на всю жизнь впечатлений Вячеславу Шишкову, естественно, хотелось побыстрее возвратиться в Петроград и сесть за письменный стол.
Помимо «Тайги», в 1915–1916 годах он создает рассказы «Колдовской цветок», «Варин сон», «Веселая штука», «Сибирский дед», «Стуколка», «Солдатка», «Шквал», «Бобровая шапка», «Золотая беда» и небольшую повесть «Пурга». Вячеслав Шишков теперь получил возможность встречаться с М. Горьким, советоваться с ним по поводу своих рассказов. В письме к М. Горькому от 9 января 1916 года Шишков пишет: «Глубокоуважаемый и дорогой Алексей Максимович! Позвольте представить Вам 2 рассказа с надеждой, что один из них пригодится для „Летописи“. Моя „Бобровая шапка“, очевидно, погибла из-за своего поведения, из-за морали, которую я, кажется, некстати развил у проруби. Пробовал я переделывать конец: а) Сапожник спас купца, а сам утопился — ерунда, ложь; б) Сначала вытащил, а когда увидел, что враг вновь поволок его в прорубь и оба туда угодили — жестоко, не надо. Решил оборвать рассказ на том месте, где „профессор Уткин“, крикнув: „А ну вас!“ — бежит к проруби. Значительно почистив во всех частях, попытаю куда-нибудь его пристроить, не знаю только куда» [18] .
18
Рассказы «Бобровая шапка» и «Золотая беда» были напечатаны в альманахе «Шиповник» за 1917 год.
В этом же году Вячеслав Шишков готовит для издательства «Огни» свою первую книгу «Сибирский сказ» и посвящает ее Г. Н. Потанину. Литературная известность Вячеслава Яковлевича растет. В периодической печати появляются о нем статьи. Одни в нем видели содержательного и яркого представителя «Этнографической беллетристики»,
Как бы ни писали о Вячеславе Шишкове, одно было неоспоримым — появился новый, самобытный писатель, взыскательный художник, обладающий свежим, необычным материалом.
Февральскую революцию Вячеслав Шишков встретил в Петрограде, на улицах, среди простых людей, интересами и чаяниями которых он жил. «…Бегали вдвоем по митингам, — пишет в своих воспоминаниях К. М. Жихарева, — самопроизвольно зарождавшимся буквально на каждом перекрестке, бегали в думу, жались под выстрелами к стенкам зданий и под перилами мостов, без конца волновались и спорили, особенно с конца апреля, когда приезд Ленина внес резкую перемену в народное настроение».
В эти первые бурные дни революции Вячеславу Шишкову довелось побывать у М. Горького. Среди гостей, естественно, велись разговоры о настоящем и будущем России, о революции. М. Горький поделился своими мыслями об организации культурно-просветительского общества, с тем чтобы объединить усилия для работы среди трудящихся.
«К концу завтрака, — вспоминает Шишков, — послышалось с улицы „ура!“ и музыка. Крики ликования ясно доносились через двойные рамы четвертого этажа. Мы подбежали к окнам. По улице, по дорожкам Александровского парка валил народ и строем шли солдаты.
— Пройдемте на улицу! Это фронтовики, — сказал Алексей Максимович.
Мы оделись и вышли. Колонны оборванных, в истрепанных сапогах солдат с винтовками и красными флагами стройно, в ногу, огибая Народный дом, густо двигались по направлению к Каменноостровскому проспекту… Они шли молча, были закалены и суровы, они несли в себе большую силу. И нам стало ясно, что революция победит в стране и укрепится. Недаром, приветствуя войско, так радостно кричит народ, на лицах у всех бодрая уверенность. Я взглянул на Горького. Он стоял, высоко подняв голову, и почмыкивал носом, подбородок его дрожал.
— Алексей Максимович… — наивозможно ласково сказал я и взял его за руку.
— Трогает это меня, трогает… Да, да… трогает. Стройно идут, чинно… Спасена революция!»
Свои чувства и переживания этого периода Вячеслав Шишков отразил в очерках и фельетонах, которые печатались в «Воле народа», в «Новой жизни», выходившей при участии М. Горького; не забывал он и о своей второй родине: материалы о жизни столицы отсылал в газету «Сибирская жизнь». Отдельные очерки и фельетоны вошли в книгу «Подножие башни». Вячеслав Шишков с бодростью и надеждой смотрел на происходящие события, в которых наряду с уничтожением всего старого, прогнившего ему виделись контуры нового мира.
В пламенном очерке «Подножие башни» Шишков в те дни пишет:
«От господина Великого Новгорода через тьму прошедших столетий, по могилам бойцов за свободу мы, ведомые просвещенными сынами человеческими, пришли к подножию башни, которую надлежит создать волею народов. Достойный взять камень и положить его на крепком цементе в основание — бери и клади! Нерадивый, не мешай строить!»
«Глухо, словно в толстый слой ваты, — вспоминает Жихарева октябрь 1917 года, — бухнули новые, непохожие на обычные выстрелы. И тут уж мы узнали, что это поработала „Аврора“ и что Керенскому теперь — крышка!»