Шизгара
Шрифт:
Значит, так, в вечер, предшествовавший папиному сорокавосьмилетию, Григорий нарушил торжественную клятву трехмесячной давности. Григорий, аспирант единственного за Уралом института по части комплексного освоения недр, выпил на работе по случаю, по совершенно, скажем, уважительному случаю рождения у старшего лаборанта Моисеенкова двух сыновей-близнецов - Андрея и Арсения, да и выпил-то сущие пустяки, просто из уважения к коллеге. Так-то оно так, но, к сожалению, все приведенные нами резоны никак не тронули сердца Ирины Грачик. Скажем откровенно, она просто не поверила своему мужу и имела на то право, ибо она была, пожалуй, единственным человеком на свете, в то время уже догадывавшимся о том, какую пагубную склонность имеет ее муж, такой обаятельный и ласковый. Как ни симпатизируй приятелям юности, но отрицать невозможно,- Григорий нарушил святой обет, хотя, как выяснилось, не забыл, какие в этом случае обещаны последствия. М-да...
Но он покорно выслушал предъявленные упреки, безропотно принял эпитеты и синонимы, он молчал, молчал и только покачивал головой даже тогда, когда следовал прямой вопрос или оный подразумевался, Гриша оказался непоколебимой скалой, если бы... если бы в конце концов неожиданно не расплакался, впрочем, все Грачики народ слезливый, и мы в этом скоро убедимся, но на глазах у Ирины чудо произошло впервые в жизни, и если бы, может быть, да, конечно, в порыве милосердия, она... но Гриша не дал любимой на это время, залившись слезами, он вскочил со стула и, с неожиданной горячностью пробормотав: "Я сейчас, я приду" стремительно покинул двухкомнатную квартиру, некогда пристанище тещи Алексея Михайловича Вальдано (Альфонсо Мигуэльевича, если проявить совершенно неуместную осведомленность). Кстати, ни сам Альфонсо Мигуэльевич, ни его дети - Ирина и Игорь, ни жена, урожденная Екатерина Самсоновна Медунцова, их слова по-испански не знали, отличались похвальной и редкой по нынешний временам прямотой и простотой, гордились Александром Невским и Павликом Морозовым, а Дон Кихота и по-русски не читали. Так что, само собой разумеется, психоаналитической изощренности в оценке своей выходки Григорий от супруги не дождался, он просто привел бедную девочку в состояние крайнего замешательства, прождав родного томительных полтора часа, Ирина сама разрыдалась и, лишившись от всего пережитого остатков душевных и физических сил, уснула, уткнувшись в зареванную подушку и не погасив свет.
Спустя примерно три часа уснул и Григорий, но в куда менее комфортабельных условиях. Между прочим, его выходка не столь уж бессмысленна, как, возможно, представляется с первого взгляда. Гриша в самом деле хотел "счас прийти", он в самом деле кое-что забыл. Ну, не забыл, а просто решил раньше времени продемонстрировать жене неоспоримое доказательство своей любви.
Тут мы должны сделать небольшой и поневоле иронический комментарий. Увлечение металлом не миновало и Гришину творческую личность. Волею трусливого, стоп, стоп, волею директора Института проблем угля, озабоченного качеством подготовки научных кадров в стенах вверенного ему учреждения, все аспиранты института (эти вольные во всех прочих местах дети науки) должны были ежедневно с 8.30 до 17.30 пребывать на рабочих местах. И вот, коротая скучные, частенько ничем и никем не занятые служебные часы в свой первый аспирантский год, совпавший, кстати, с девятимесячной командировкой шефа в Иран, Григорий увлекся чеканкой и заметно преуспел в этом весьма тонком, требующем терпения и усидчивости виде искусства. Так вот, очень обидно стало Григорию от несправедливых слов и упреков, поскольку последние недели две он с утра до вечера выделывал на работе подарок жене - индийского божка любви. Именно в утро, предшествовавшее его ужасному клятвопреступлению, Григорий закончил в закутке испытательного зала стучать по железке, осталось чудную композицию обрамить и отлакировать. Потеряв от обиды, а может быть, еще кое от чего способность соображать, Григорий вздумал принести почти готовую работу домой прямо сейчас, прямо немедленно. Внезапный порыв к справедливости превратил нашего героя в совершенного идиота, в сильном возбуждении он дошел до самого института и только там, на площади Пушкина при виде величественных колонн фасада, в этом совершенно не подходящем для глупых прозрений месте, Гриша неожиданно вспомнил, который сейчас час. Тщетно уговаривал он вохра на проходной.
– Сначала пропуск покажи,- требовал строгий часовой преклонных лет, сверкал петлицами и не желал вести бесед о забытых документах и деньгах.
И вот, уже стыдясь нелепого возвращения с пустыми руками и жалким лицом, Григорий проследовал на автобусную остановку и с последним рейсом отбыл в Журавли, старинное дачное место в четырнадцати километрах от
Остальное читателю известно, Григорий направляется домой, на щеках его играет легкий румянец, а из полуоткрытого рта выплывает и растворяется в весеннем воздухе приторное облачко, stinky smell, вчерашний день грозит повториться в новых декорациях. Но мы, умудренные учебой и книгами, знаем,тождественности не будет, в соответствии с законом спирали на следующем витке произойдет не то же самое, нечто во много раз худшее. Да, мы знаем, а Гриша еще нет. он шагает по бульвару и, не в меру напрягая свои изрядно утомленные нелепостями бытия мозги, придумывает объяснение для своего холостого состояния на текущий момент. И, кстати, ничего не придумает. кроме нелепой чепухи... Ирина, видите ли, свалилась, неожиданно, вчера, с температурой...
Но, знаете, даже это, не выдерживающее самой простой проверки вранье ему сегодня не понадобится. Не до того будет, ведь в этот самый момент его мама, Вера Константиновна Грачик, стоя на сквозняке лестничной клетки, созерцает одинокую бутылку постного масла у порога. Под аккомпанемент каблуков убегающего Мишки Вера Константиновна никак не может обрести дар речи, в то время как ее муж, именинник Сергей Михайлович Грачик, уже начал роковое движение от третьего корпуса горного института в сторону дома.
Что ж, петляя, делая непредвиденные обходы, обследуя тупички и боковые пути, мы, хотелось нам этого или нет, тем не менее приближаемся к точке, где до того несвязанные, независимые, казалось бы, нити сойдутся и стянутся намертво в узел. Вот уже Григорий входит в подъезд, затхлый, без окон, без дверей первый этаж, вечно уписанный ночными гостями второй и, наконец, разрисованный гвоздем по известке третий,
Указательный палец ложится на кнопку звонка, но неуместное "тирлим-бом, тирлим-бом, три веселых гуся" не успевает раздаться, дверь открывается словно сама собой, и на грудь нашему изрядно перетрусившему герою упадает старушка (сорока пяти лет) мама: - Гришенька, сыночек, я как чувствовала... И, слава Богу, не ужасы прошедшего дня протелепатировала ей невестка, не мерзости завтрашнего отдались в ее женском сердце, нет, слава Богу, всего лишь приход старшего сына предчувствовала Вера Константиновна и вот, как видим, не обманулась.
– Гришенька, ты должен его найти, найти немедленно, до прихода отца...
"Кого, чего?" - ошалело думает Григорий, и капельки холодного пота выступают у него на лбу.
– Он где-то здесь, негодник. Сбежал, ты только представь себе, сбежал, как пятилетний мальчишка, а еще собирается куда-то поехать. Боже мой, Гришенька, найди его, он где-то здесь, скорее всего, возле школы или в садике детского сада. Найди его, отведи в парикмахерскую и домой, и скорее, отец вот-вот будет дома.
– Мишку, что ли?
– наконец соображает Григорий, и волна облегчения прокатывается по его утомленному телу, и холодные капельки на лбу мгновенно прогреваются до тридцати шести и шести. Уф. кто бы знал, как ему надоела эта война брата с родителями, но сегодня, какая удача, как это кстати.- Ладно, сейчас посмотрю.- говорит Григорий, ласково отстраняя мать на безопасное расстояние.
– Только поторопись, сейчас придет отец, а стол еще не накрыт,успевает сказать вослед сыну Вера Константиновна и ловит себя то ли на недоумении, то ли на подозрении,- походка Григория кажется не вполне обычной и что-то еще, что именно, неясно (может быть, аромат вконец запущенного подъезда), смущает обоняние, но секунда, и голова аспиранта Института проблем угля скрывается за лестничным маршем,- Поторопись,- механически повторяет Вера Константиновна.
Ах, вот и ее стало жалко, так ведь и не будет сегодня накрыт стол, не ляжет на полировку новая скатерть и не зазвенит счастливо хрусталь. Увы и ах. Ну, а пока Григорий вновь оказывается на улице. Конечно же, он и не думает искать семнадцатилетнего оболтуса, он вообще ничего не думает, после беспокойной ночи на голодный желудок тяжелый хмель обволакивает, укачивает.
"Пройдет,- однако, верит Гриша,- сейчас выветрится", Он выходит на бульвар, идет от скамейки к скамейке, но смесь пива с "Кавказом", мутная маслянистая смесь растекается по жилам неудавшегося художника, впитывается, всасывается, процесс, увы, необратим.