Шизгара

Солоух Сергей

Итак, Грачик читал, но невнимательно, как попало и, по правде говоря, борясь со сном. Склонить бритую голову на пахнущую чужим потом подушку Лысому мешали: а - нежелание уподобляться Штучке, б - голод. Согласимся, разве кусок сыра с хлебом, пусть и смоченные ароматной арабикой, это еда для героя полночного перехода из г. Южносибирска в г. Новосибирск? Нет. Определенно и безусловно.

А посему, желая поднять тонус (в студенческой столовой) и слегка проветриться (прогулявшись окрест), наш герой закрывает книгу, и вот мы уже видим его (позаимствовавшего в чужом шкафу пляжное безобразие с козырьком и надписью Tallinn) покидающим по-прежнему гостеприимно незапертую дверь холла-фойе солнцу и весне навстречу.

Ах, весна, чудесное время, когда, дав слово, можно тут же (не стыдясь общественного порицания) его не сдержать. Да, из конца в конец мая держа путь. автор совсем не прочь воспользоваться

природой освященной вседозволенностью, забыть недавнюю клятву не спускать с Лысого глаз, отступить на шаг, впрочем, исключительно в интересах нашего повествования и безусловно стремясь к разнообразию (большей социальной гамме и географической широте охвата). Горя желанием снять пласт жизни потолще, хочу вас, милейший читатель, немедленно, сию же минуту познакомить с Инессой Викентьевной Дударь, сухонькой, очень живучей и зловредной старушкой, переводчицей с четырех европейских языков и бабушкой восьмилетнего Антона Дударя, младшего внука директора Института физической химии СО АН СССР. Прошу вас, не стесняйтесьсь, гляньте, протягивая бабуле ладошку, ей под ноги, то, что вы видите там (черно-рыжей австрийской сторожевой масти, размером с крупную крысу и с характером уличной девки), всего лишь песик, кобелек с неожиданной дамской кличкой Бекки. Впрочем, псина эта не простая, именно ее, потерявшую от диетического питания и неумеренной ласки (склонность природную к тому несомненно имея) все мужские добродетели, включая благородство, хладнокровие, способность к логическому мышлению и стремление к героическим деяниям, Создатель и выбрал на роль двигателя нашего приключения. Arf he said. (Кстати, пока тепло рукопожатия, ощущение прикосновения свежо, позвольте еще два слова о бабушке. Родилась она 26.10 по старому, вообразите, стилю, ровно за пять лет до роковой осени, лишившей семью дома, а благородную девичью фамилию Растовцева светлейшего титула. Замуж же была взята некогда писаная красавица уже в пору коллективизации талантливым сыночком видного красного кавалериста, между прочим, самолично приказавшего вздернуть на окраине Феодосии в далеком двадцать первом, впрочем, фамилией не интересуясь, пылкого юного корнета Растовцева, старшего брата Инессы Викентьевны, заодно с пятью такими же молодыми, да ранними дураками.)

Итак, с половины одиннадцатого бабушка Нина (представьте, так в семье Дударей выглядел домашний ласковый вариант имени Инесса), внук ее Антон и гнусная тварь Бекки гуляли по лесу. Впрочем, милое, предполагающее рассеянность и праздность слово "прогулка" уместно лишь в отношении бабушки и собаки. Внучек же (сантиметра на три-четыре отставший в росте от своих ровесников, отчего его, совсем маленького мальчика, особенно жаль) прекрасные предполуденные часы воскресного утра безвозвратно растрачивал на постановку артикуляции, выработку дикции и отработку дыхания.

– Apprendre, - требовала старая иезуитка.

– J'apprends, tu apprends, il apprend, nous apprenons...
– обреченно бормотал несчастный ребенок в то время, когда тонконогая псина (Трясогузка, как, случалось. звал гадину в минуты веселья академик Федор Николаевич Дударь, к великому неудовольствию жены) под умиротворенным взором старушки резвилась себе на воле, шныряла по кустикам, то замирала на тропинке, то вскидывала ушастую морду, в общем, делала все, к чему только побуждали ее скромные собачьи мозги. А бедный Антоша шаг за шагом прибавлял к своему английскому еще и французский: - Je vais, tu va, il va, nous allons...

А впрочем, вот мы поносим собачку, явно исходя из каких-то сугубо абстрактных нигилистических воззрений, совершенно как бы забыв о всеобщем единстве добра и зла, и в самом деле, если бы не это нервное существо с обрубком хвоста, не его трусость и глупость, то так бы и промучился ребенок положенные два часа, с ненавистью пиная в краткие неподнадзорные мгновения нежные, для солнца и кислорода раскрывшиеся сибирские первоцветы. С Божьей же помощью не успело солнышко, переместившись градусов на пятнадцать западнее, отмерить таким образом каких-нибудь три четверти часа, как справа из чащи. нарушая пасторальный покой утра, донесся истерический, срывающийся на визг лай Бекки, явно там, в сосняке, за зарослями боярышника, залетевшего если не в крупный, на медведя, капкан, то, по крайней мере, в опустевшую по весне берлогу кровожадного зверя.

– Бекки!
– вскричала Инесса Викентьевна на чистом русском языке, отчего сообразительный внук закрыл рот и не раздумывая кинулся вправо к источнику звука.- Бекки, малыш, что с тобой?
– опоздав со стартовым рывком. но необыкновенно проворно для своих лет последовала за ним старушка.

"А-а-аав, и-и-ииаав", - захлебывалось совсем рядом бедное животное.

Нет,

оно не встретило в дремучей чащобе (на вполне парковой прогалине среди небесных медуниц) медведя или волка, отнюдь, погнавшись за стрекозой, соблазнившись стрекотом крыл, идиот Бекки слишком удалился от покойного хозяйского тепла, разбежался без меры, пострел, и вылетел из кустов на поляну прямо в ноги Михаилу Грачику, имевшему несчастье забрести именно в эту часть обширных академических угодий. Лысый же не просто боялся собак, он обмирал и холодел от одного вида клыков и резцов, от потоков слюны, в радужном пузырении которой всегда подозревал смертельную концентрацию фильтрующегося вируса водобоязни, попросту говоря, бешенства. Но когда совершенно неожиданно ему под ноги выкатилась, завыла, загавкала, оскалив мерзкую пасть, неведомая тварь. шавка. Мишка (мужчина) не в пример изнеженному кобельку не стал цепенеть от ужаса и истошно звать на помощь. Нет. Отступив на шаг, Лысый noд полоумный визг тихонько ногой пододвинул к себе суковатую палку, ногой же приподнял, подхватил рукой, сдела широкий, но расчетливый замах... впрочем, минуточку, пока он выбирает между мордой и хребтом, пока ошалевший от радости внучок продирается сквозь колючий боярышник, пока старушка поспевает в обход, сделаем паузу, отвлечемся на секунду, отведем взгляд от страшной картины, проследим путь Лысого к роковому месту. Проследим сейчас, ибо мгновение спустя нам уже будет не до того.

Ну что ж, примерно минут сорок тому назад наш герой покинул общежитие физфака Новосибирского государственного университета, нелюдной воскресной тропинкой проследовал в столовую упомянутого учебного заведения и в диетзале утолил голод морковным салатом и двойной порцией тефтелей с макаронами.Заметно осоловев от внезапной нагрузки, сошел с крыльца и углубился в лес, пошел неспешной походкой хорошо потрудившегося человека без дороги, между сосен, куда глаза глядят.

Он брел. наслаждаясь процессом пищеварения, майское солнышко, время от времени возникая между деревьев, слепило ему глаза, птицы пели, и мысли кавалера были рассеянными и приятными. Он не думал о прошлом, он думал о будущем и совсем немного о настоящем. Будущее казалось прекрасным, настоящее немного огорчало, но градиент процесса внушал оптимизм.

Лучезарное настоящее Михаила Грачика слегка испортил дурацкий разговор и вообще прием, оказанный ему Мельником. После сытной трапезы немного смягчившись и перестав во всем винить девицу с двойным именем Лиса-Алиса, Грачик вновь задумался над смыслом сказанного Емелей. Слова "не ожидал я от тебя" и "а не пожалеешь?" вертелись у него в голове и не давали покоя. Вначале, будем честны, услышав это, он, Лысый, обиделся и решил просто игнорировать сказанное, решил считать результатом несварения желудка и утреннего сплина, но мыслительный процесс в бритой башке, однако, помимо воли хозяина продолжался, сопоставлялись факты, выстраивались логические цепочки, пока Мишка читал, ел, в его голове, в глубоких тайниках "оно", шла работа, и наконец, раз!
– как внезапное озарение, среди сосен и птичек, в солнечном свете весеннего утра наподобие голенького голубоглазого младенца явился вывод: "Меня никто не принимал всерьез. До сих пор, по крайней мере".

Поприветствуем это мужественное признание и одновременно счастливое разрешение, отметим воодушевляющее "до сих пор". До сих пор - да. а с этих пор - нет. В самом деле, стоило попереживать ради такого ответ, ради счастливого открытия себя в новом качестве "Итак, еще недавно, - в самом деле безжалостно думал Мишка, я был в глазах окружающих мальчиком, а вот теперь и Емелины слова тому прямое подтверждение, во мне видят мужчину. А значит, скандальное, беспорядочное бегство из родного города - это вовсе не каприз, не детское недомыслие, нет, это первый в жизни настоящий, серьезный поступок. Пусть импульс, но вдохновенный, пусть не блестяще реализованный, но зато победно завершенный и вовремя!"

Конечно, в эту славную схему не укладывается ремарка "а не пожалеешь?", но, в конце концов, что-то все же должно быть списано на вредный нрав селезенки, а может быть, хе-хе, и на зависть, почему бы и нет. В самом деле, если забыть, отбросить, как мелкие и несущественные, некоторые детали, право, есть, есть чем гордиться, от чего слегка даже нос задрать. Бунт, бегство, ночь, дорога, тысяча и одна неожиданность, не книжная на мелованной бумаге, а испытанная на собственной шкуре. Это вам не девок лапать, господа хорошие, это настоящее дело, битва мировоззрений, схватка идей, нравственных идеалов и жизненных устремлений. "А каждый новый день будет еще интереснее и необычнее",- думал Мишка, скорее всего вспомнив какую-то с детства в памяти засевшую цитату, и холодел от предвкушений.