Шизгара
Шрифт:
Да. Ну, а пока вяло текущий гастрольный недуг еще медлит объявиться не столько болезненным, сколь унизительным симптомом, в мрачность и меланхолию всего лишь неудобствами медленной езды введенный Эглэ сидит в общем вагоне, наигрывает на гитаре что-то совершенно бессознательно и размышляет,- а не губная ли это гармошка торчит из верхнего кармана рубахи у парня с таким пристальным взглядом.
Что ж, "Вермону" Эглэ признал прежде земляка, он отложил инструмент, спустил ноги на пол (ноги, затянутые в еще не виданные Евгением штаны из трехцветной матрасовки), встал
– Позволь.
А получив, немедленно выдул все те же звуки "Июльского утра".
– Разреши.- Тут и Евгений осмелел, взял бережно великолепную гитару и предложил другую тональность.
– Мм,- молвил Эглз, с удивлением наблюдая за работой левой руки случайного попутчика.
– Ну-ка, теперь вдвоем.
– Чувак,- делясь последней сигаретой, улыбался уже в тамбуре примерно через полчаса,- а зовут тебя как?
– Женя,- ответил Штучка и извлек из заднего кармана (класс!) два заветных билета.
После этого широкого жеста, пожалуй, обмен меж Женей Агаповым и ВИА "Букет" можно считать состоявшимся. За голосистую, практичную и вероломную Мару Евгений получил беспардонного бессребреника Яниса, на вопрос самоуверенного поэта "А вы блюз (да, блюз) сыграть смогли бы?" имевшего право без колебаний ответить: "Запросто".
Впрочем, в начале этой любви, как и всякой настоящей, не обошлось без недоразумения.
– Женя,- продолжал улыбаться Янис, любуясь Агаповым и его щедростью.Жениа,- сказал, руку положив на доверчивое плечо,- это ловушка для простаков.
– Ты думаешь?
– О, я знаю.
И тем не менее около пяти, очутившись меж квадратных колонн станции "Комсомольская", они собирались ехать в согласии с магической, Грачику час назад путь указавшей стрелкой. Правда, не до "Университета" и не до "Спортивной", а до бывшего "Охотного ряда", где рассчитывали, сделав пересадку, успеть на площадь трех театров и двух ресторанов, надеялись перехватить чумного Борька, барабанщика из хунвэйбинской забегаловки с подачей холодной осетрины, Борька, имевшего право звать Яниса Кеглей, водителя старинного "опель-москвича", человека, гораздо раньше Жени Агапова предложившего:
– А не совершить ли нам назло врагу турне по знойным южным пределам Отечества?
Но вот неожиданность, собрались на Маяковку, а попали на Преображенку. Как Эглэ углядел за желтым окном тормозящего у противоположной платформы состава четыре великолепных профиля, загадка магнетизма той золотой поры, важно одно - сумел и увлек за собои Штучку. а когда сошлась за их спинами бестрепетно черная резина, ткнул пальцем в бок и поделился восторгом:
– Смотри.
И Штучка посмотрел и увидел девушку, прекрасную девушку в сиреневой майке с нитками первобытных бус. удлинявшихся, вытягивавшихся от вожделения коснуться, дотронуться, лизнуть игривый хлопчатобумажный хвостик, выбившийся нечаянно из-под обруча линялого денима. Она стояла совсем рядом и к вишневому, с буквами NY слитому сердечку прижимала конверт с коротким
Она пожалела их уже у самого дома, у самом подворотни, этих смешных и славных преследователей, замеченных еще в вагоне метро. Она обернулась.
– Так и будете молча наступать на пятки?
– Мадемуазель,- ответил ей Эглэ, латинизировав выговор до грани разборчивости,- меня зовут Янис, а это мой друг Женя.
– Штучка,- сказал представленный и, поддерживая европейский тон, поклонился.
– Мы страстные поклонники "Дверей",- обаятельную улыбку, огоньки чудесных глаз бросает рыжий метис на чашу весов.
– И... и предпочитаем водить "бьюик",- в приступе внезапного вдохновения добавляет Евгений, определенно, решившую дело в пользу двух балбесов толику образованности.
– Возьмите нас с собой,- заключает бывший Олег.
– Пожалуйста,- ставит финальную точку наш сибирский обалдуй, Штучка, Штукенция.
И ответный смешок, и прядь, упавшая на губы, заставляют его дивно покраснеть и что-то мелкое приняться искать в карманах, сначала в одном, а потом и в двух одновременно.
Друзья, чудо для этих двоих совершилось раньше, чем для собравшихся в Лужниках. В комнате, в зеленом полумраке тополиной листвы, среди книг, беспорядочно громоздившихся тут и там, поражавших фитами и ятями утраченной орфографии, под портретом горбоносой женщины холодного Альтмана они сидели втроем на полу, Моррисон им пел, Манцарек соревновался с Кригером, а Денсмор не давал никому расслабиться, и когда наконец безумец воззвал:
C'mon baby take your chance with us,
бесподобная девочка, не вставая и не открывая глаз. смешав цепочки и бусы, сняла через голову сиреневую майку червонной масти...
И не только спустя много лет, когда Янис жил на берегу озера Мичиган и пластинки записывал на студии Chess, когда сам Женя по воскресеньем в родном южносибирском горсаду, недооценив свежесть пива, путал такты, не только спустя пятнадцать лет, в эпоху кооперативного бума, казалась Штучке та длинная ночь самой счастливой в жизни.
Нет, и через пять дней, в рыдване Борька, уносившемся в темень украинской ночи, прочь от Полярной звезды, когда от игр, пробуждаемых дорогой и воспоминаниями, непрошеные слезы выкатывались из глаз, и тогда считал Евгений этот вечер прекрасным.
Прекрасным и сказочным не считал его Свиридон Пахомыч Горемыкин, около полуночи остановивший прохожего у входа на станцию метро "Юго-западная". Свиря дышал чем-то сладким и невыразимо липким, его глаза стеклянно поблескивали, а загипсованная рука (да-да), слетев с грязной перевязи, неуклюже висела вдоль тела.
Как он попал сюда, каким волшебством был перенесен из азиатского беспредела в больничной куртке и тапочках? Эту тайну Свиря не раскрыл никому. Просто не помнил, как не помнил, что спрошенный им: "Скажите, здесь доеду в Лужники?" - молодой человек (Боже, Юра Постников), не менее зловонные пары выпускавший сквозь губы и ноздри, но одетый в белую рубаху и подвязанный красным галстуком, коротким и безжалостным движением ударил его по лицу.