Шкафы и шпионы
Шрифт:
— Да я вообще до сих пор удивляюсь, как она с таким поганым характером до двадцати семи лет прожила, — наконец, смог вставить свои пять медяшек оборотень, — рано или поздно, она бы все равно плохо кончила.
— Да, ее скверное и неуравновешенное поведение может стать большой проблемой для нашего ведомства, — слегка подуспокоился Табурет, — полбеды, что она полна неожиданностей, гораздо опаснее ее умение оказываться в центре внимания и попадать в неприятности.
Не в бровь, а в глаз, капитан Мурес. Надеюсь, вы никогда не узнаете о том, что прямо
— Так почему она до сих пор жива, Саар? — неожиданно задумчиво задался вопросом оборотень, — отменять подписанные приговоры не в твоих правилах. Я вот ни одного больше такого случая не припомню даже.
— Удивила. Заставила стражу прибежать ко мне с докладом, — похоже ректору в это до сих пор верилось с трудом.
— О… А как? Ты же, когда отправляешь на казнь, запрещаешь тюремщикам идти на контакт с приговоренными? — Калири, похоже, тоже искренне удивился.
— Сказала, что сдаст заказчиков, — опять развеселившись хмыкнул Табурет, — и если ее казнят, никто и никогда не узнает, кто желал моей смерти.
— И все?
— И все, — подтвердил табурет, — меня это тоже зацепило, Викраш. Заставило прийти в камеру. И, честно, даже не знаю, зачем на это повелся и пришел. Жалость — плохой советчик.
Так, значит, меня и вправду собирались казнить. А голова на месте исключительно по причине моей неугомонной жажды жизни. Сложила бы лапки в ожидании чуда, следом легла бы голова под гильотину. У скверного и не гибкого характера оказывается есть свои светлые стороны.
— Ну, она же помогла установить причину смерти агента Рамфиса, — вмешался в ход моих мыслей Калири, — догадалась как-то про этих пауков. Ты, может, из-за этого ее и помиловал.
— Это было после, — сухо парировал Табурет.
— Слушай, ну, в любом случае теперь-то она ведет себя нормально и приносит много пользы, — оборотень явно подбадривал капитана и даже немножечко утешал, — вон таскается сюда каждый день, весь кабинет ею пропах.
— А с каких пор, Викраш, ты узнаешь госпожу Сатор по запаху? — в голосе ректора просквозило напряжение.
“Да! Да! Да! Не надо меня унюхивать, командир! Меня только две недели как помиловали, на второй приступ жалости рассчитывать не приходится!” — мысленно взмолилась я, кажется, окончательно перестав дышать. Если бы в моих силах было перестать пахнуть…
— Да она единственная, кто не душится с головы до пят, — оборотень немного задумался, что-то вспоминая, — слегка пахнет лесом, скорее всего моется с травяными отварами.
Обоняние командира меня не сильно удивило, а вот озвученные тонкости и подробности — очень! Это что, любой блохастый может установить с чем я ванну принимаю? Да и в принципе, ход мыслей мужчин мне уже панически не нравился.
— Викраш, а сколько такой аромат может продержаться в помещении? — сердце у меня ушло в пятки, дарх взял след, как гончая на охоте.
— Да не больше суток, ты и сам прекрасно знаешь, Саарин, — бесхитростно приговорил меня к
— Госпожа Сатор последний раз была тут трое суток назад, — голос раздался прямо возле шкафа, после чего дверь резко открылась, являя моему взору взбешенного ректора.
— Это не то, что вы подумали! — прозвучало чрезвычайно жалко.
Но выбираться из шкафа я даже не собиралась, изо всех сил вжавшись в угол. За спиной Табурета возник шокированный оборотень, он же и прокомментировал ситуацию первым:
— Умеете вы удивить, госпожа Сатор!
— Как вы проникли в мой кабинет, Оника? Быстро, четко и по существу, — то, что в другом случае дарх открутит мне голову слышалось между строк.
— Дверь была открыта, я просто зашла.
То, насколько это неправдоподобно звучит… Даже сильно умным не надо быть, чтобы это понять. Мужчины сильно возвышались, загораживая дверь шкафа, отчего стало особенно плохо. Зажмурившись, вжиматься в угол я стала неосознанно. Но терзать меня на кусочки пока не торопились, впрочем злорадствовать тоже никто не стал.
— Я снял защитное плетение с двери при Калири, госпожа Сатор, — спокойно и с грустью прозвучало сверху, — зачем вы залезли в шкаф?
Лучше бы Табурет кричал, гневался и пытался придушить. Сейчас же все это звучало, как зачитывание смертельного приговора, приправленного вселенским разочарованием. Как будто хуже меня, ректор человека не встречал.
— Мне было интересно, что вы тут храните, помимо одежды, — взгляд с пола не поднимался, надежно приклеившись к паркету, — только и успела дверцу открыть, как услышала ваш голос в приемной. Перепугалась и спряталась. Я вообще с отчетом пришла по делу Эрусвальдских наследников, там один из погибших вычертил знак на стене. Вы его не расшифровали, потому что это очень корявый древнеэльфийский диалект. Их же около трех тысяч, и вот..
По-прежнему вжимаясь в угол, протянула бланк с отчетом куда-то, где по-моему предположению должен был стоять Мурес. Бумажку у меня из рук забрали под мою мысленную мантру “Я полезная! Я очень полезная! Вы меня хвалили!”.
— Эльфийский… — с такими интонациями, обычно говорят, когда случается откровение.
— Древне… — уточнила на всякий случай, отчаянно радуясь, что мысли Табурета потекли в какую-то другую тему.
— Сгиньте с моих глаз, Оника, — прошипели сверху, — единственное, почему ваша голова все еще при вас, что когда вы говорите искренне — это всегда выглядит, как детский лепет.
Впервые в жизни мне было откровенно плевать на уколы про внешность ребенка. Из шкафа я вылетала так же стремительно, как и из кабинета, установив королевский рекорд по бегу на каблуках. Мне вообще было достаточно слова “сгиньте”, чтобы почувствовать себя самым счастливым человеком в Дольсгоре.
Оставшиеся в кабинете мужчины, проводили беглянку задумчивым взглядом. Командир Калири нарушил молчание первым:
— У меня ощущение, что мы нашли в шкафу пятилетнего ребенка и угрожали ему расправой.