Шкатулка с пуговицами

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Она смотрела на него долгим глубоким взглядом. Не поверхностно скользящим, но видящим самую его Душу. И было в этом взгляде чувство, которое на бедном человеческом языке было принято называть любовью. Но это не была любовь женщины к мужчине. Не была любовь сестры к брату или матери к сыну. Это было скорее чувство к части самой себя, настоящее и не имеющее объяснения на земле.

– Послушай, но это довольно жестоко. Ты не находишь? – спросил он, уже заранее зная ее ответ и внутренне улыбаясь. Спросил мысленно, как это часто бывало в их мире.

– Во-первых, могу тебе напомнить предыдущую

встречу, – все-таки улыбнулась она. – Мы идеально подходили друг другу. Были вместе с самого начала…

– И, кажется, перешли в один и тот же день, – добавил он.

– Ну, да, – она мягко накрыла его руку своей ладонью, – умерли, милый, в один день. Ты так хотел, чтобы «как в сказке». И каков результат? Никакого существенного скачка не произошло. Мы потеряли время.

Время! Она иногда все-таки мыслила, как обычная земная женщина, и это ему тоже в ней нравилось.

– Потеряли время и ничему не научились. Были слишком счастливы и спокойны, чтобы приобрести Опыт. Поэтому пусть в этот раз будет больше препятствий.

– Больше препятствий? – он в волнении прошелся. – Да они непреодолимы. Шанс снова встретиться минимален. Мы проживем друг без друга целую жизнь. Что нам останется? И ты придешь ко мне такой разочарованной, что и внимания на меня не обратишь.

– А ты будешь умным. Будешь интересоваться психологией, научишься всяким психологическим уловкам. В конце концов почитаешь …этого, – она нетерпеливо пощелкала пальцами, – как там он называется последние несколько посещений?

– Зеландом, – он почувствовал, что как всегда начинает ей уступать.

– Зеланда. Хотя лично мне Литвак кажется более практичным, – улыбнулась она.

– Не слишком ли я буду хорош? Почти идеален.

– Ну, – она задумалась на мгновение, – мы разбавим это чем-нибудь. Ты можешь быть фанатом футбола и любить женские романы.

Они засмеялись.

– Нет. Ограничимся футболом. И еще, – по-мальчишески запальчиво сказал он, – в этот раз я все-таки буду спасать человечество.

– Так вот ты какой, бэтмен! – изумилась она. Он не подхватил шутку:

– Я буду работать над созданием, например, средства для вечной молодости.

– Как скажешь, милый. И далась тебе эта идея. Пусть. Это нюансы.

– Важные! У меня уже есть пара идей для завязывания отношений.

– Я всегда в тебя верю. Но надо сделать так, чтобы в этот раз точно получилось, – она улыбалась знакомо и просто. Он прижал ее к себе:

– Жаль только, что во время этих посещений я не помню, как сильно я тебя люблю.

– Мы обязательно это вспомним.

– Мы нарушим правила?

– Мы нарушим пристойность, – засмеялась она. – Все будет прекрасно. Верь мне.

И он поверил. Он привык доверять своей вечной Прекрасной Подруге.

– Я буду скучать, – вздохнул он.

– Тем радостнее будет встреча, – она поцеловала его. – Пора.

Они вошли в большой зал, освещенный ровным мягким светом.

– Теперь, надеемся, все? – голоса собравшихся за столом звучали без укора, скорее понимающе.

– Вы договорились?

– Простите, что заставили вас ждать, – она обвела всех глазами. Мужчина и женщина заняли два пустующих места за столом. И как часто раньше все они по очереди склонились над большим исписанным свитком и подписали его.

Кризис среднего возраста ничто по сравнению с кризисом творческим. Это Полина как всегда узнала на собственном опыте. С кризисом среднего возраста еще можно бороться с помощью салонов красоты, походов по магазинам, флирта с молодыми мужчинами, новых впечатлений в путешествиях. Творческий кризис нельзя победить ничем. Не помогут салоны и впечатления, да и мужчины здесь тоже бесполезны. Вообще, Полина давно поняла, что последнее – малоэффективное средство. К сорока годам у нее был полный суповой набор, как говорила ее сибирская бабушка. Она успела разойтись,

правда, тихо и мирно, но разочаровавшись в представителях сильного пола. Ее последняя книга подверглась жесткой критике, извечного врага и подруги по совместительству, критика Лиманской («Почти Латунской», – утешала себя Полина). А самое страшное – новое не писалось. И сколько бы не сидела она, подперев русую голову и глядя вдаль серыми печальными глазами, не приходило ощущение легкости и внутренней убежденности, когда ручка сама скользит по бумаге. Полина никогда не печатала сразу на компьютере. Вначале это была обязательно простая шариковая ручка и обязательно с толстым стержнем и блокнот, страницы которого переворачивались вертикально. Это было долго. Но это была привычка. Полина утешала себя тем, что странностей не избежал ни один великий писатель (а великой быть очень хотелось, овен, ничего не попишешь). Достоевский Федор Михайлович, говорят, диктовал лежа на кровати и отвернувшись к стене, Эдгар По не мог писать, не поставив ноги в таз с холодной водой, Алексей Толстой клал на голову мокрую тряпку. А Леонид Андреев мог работать только ночью, шагая по большому темному кабинету и диктуя переписчице, сидевшей у крохотной лампочки. В общем, отмеченность даром не проходит. Поэтому «по сравнению с Бубликовым» Полинина причуда и причудой-то не была.

Итак, книга не шла. Сюжет блуждал в лабиринтах сознания. И Полина с ужасом понимала, что все, о чем она думала, уже написано кем-то до нее. Поэтому целыми днями она меланхолично слонялась по дому в любимой клетчатой рубашке, и попытки Лиманской переодеть ее и вывести на улицу встречали холодное сопротивление. Пила свой любимый чай со вкусом зимнего чернослива. И наблюдала за своими любимыми улитками в аквариуме. Потом вдруг (Полина настороженно относилась к этому слову) раздался телефонный звонок. Оказалось, что не стало ее бабушки по отцовской линии. Они не общались лет тридцать. Вначале был родительский развод. Потом трагедия с отцом. Потом Москва. Браки. Писательство. Жизнь текла своим чередом. И дела и заботы совершенно заслонили воспоминания детства. Она знала, конечно, что в маленьком сибирском городке, откуда Полина была родом, живут ее родные, но не более того. Поэтому Полина удивилась, узнав, что ей надо ехать под Новосибирск для вступления в наследство. Из наследства был дом. И в другое время Полина не поехала бы, но сейчас это казалось избавлением от обыденности и неприятностей. А ночью ей приснился странный сон, в котором она блуждала по каким-то лестницам, заброшенным чердакам. Они что-то неуловимо напоминали ей. Нашла деревянную шкатулку, полную пуговиц. Пуговицы были разноцветные, разной величины и фактуры. Что-то во сне испугало Полину, и все они посыпались, отскакивая от пола и блестя в призрачном свете. В этот момент она проснулась. Рядом на подушке вибрировал телефон.

– Поля, ты только не ори, – голос Лиманской звучал виновато.

– Не называй меня Полей, – холодно проинформировала Полина. – Это для друзей.

– Ну, хорошо. Ты же знаешь, что я всегда стараюсь быть объективной. Твоя последняя книжка не дотягивает. Ты сама разве не чувствуешь? Конец смазанный, торопливый. Как будто ты спешила поскорее избавиться от героев.

– Ты Брут. Если не сказать хуже.

– Глупая, это тоже реклама. Прочитают рецензию, захотят убедиться сами.

Полину внезапно осенило:

– Лиманская, к чему снятся пуговицы?

– Понятия не имею. А что?

– Ты можешь искупить свою вину.

– Придумать новый сюжет? – тяжело вздохнула та.

– Нет. Ухаживать за улитками, пока меня не будет. Я уезжаю в творческую командировку.

– Терпеть не могу этих склизких тварей. Ну, почему ты такая странная? У всех людей кошки, собаки, хомячки, наконец. А ты? Улитки.

– Так посмотришь?

В трубке помолчали.

– А тогда мир?

– Не знаю, – честно призналась Полина. – А хомячков сама разводи.