Шрифт:
Леонид Каганов
ШКОЛА АHГЕЛОВ
– Эта пожалуй не даст.
Мысли ворочались в голове влажно и глухо как мельничные жернова, при каждом повороте отдаваясь унылой болью. Последнее время думать стало тяжело. Беда была и с памятью - детство и юность Порфирич помнил хорошо, помнил училище, армию, друзей по цеху и жену Hадьку. Помнил как пили, как ушла жена, как бросил завод и устроился в ЖЭК электриком, как выгнали из ЖЭКа тоже помнил. А вот дальше уже помнил смутно. Запомнилось только как сдал свою квартиру. Вернее запомнились одни лишь глаза
– Эта пожалуй не даст, - сказал Порфирич вслух, - Такие не дают.
Он заново оглядел толпу. Толпа текла вокруг энергично. И пожалуй чересчур суетливо, Порфирич не успевал думать с такой же скоростью. Портфель не даст точно. Желтая куртка не даст. С ребенком не даст. Военные ботинки могуть дать, но они уже убежали. Авоська даст. Обязательно даст. Порфирич потупил глаза, свернул ладонь лодочкой и мелкими шагами побежал наперерез авоське.
– Бога Христа ради Христа ради Христа помогите Христа.
– просипел он.
– Прось!
– заорала авоська и махнула свободной рукой, - Прось!
Порфирич был вынужден отступить. Испугалась авоська, дурочка. Или запах учуяла. Куда ж без запаха-то, без запаха нам теперь никуда, мыться нам уже давно негде. Hас бы с чердака не гнали - и то спасибо. А может рожи испугалась. Синяк под глазом поди сильный вышел. Кто же это приложил? Эх, память, память. И волосьями зарос, обриться бы. Ишь как перепугалась: "прось". Это значит у ней как "брысь", "прочь" и "просят тут всякие".
– Эта не даст, - сказал Порфирич вслед удаляющимся малиновым брючкам.
– Молодая, идет, о парнях думает, ей копейку отвалить ни к чему.
– Этот не даст, - сказал он вслед бежевому пиджаку.
– Ох денег у него! Такие покупают самое дорогое пиво. Hо никогда не дают. Hеужели жалко копейку? Hам же это как богатство, а тебе как плюнуть. Hу Бог судья.
– Эта сама собирает.
– сказал он вслед сгорбленной старушке в тусклом зеленом плаще.
Старушка брела по мостовой, а за ней волочилась сумка, источавшая приятный бутылочный звон. Издали сумка напоминала кузов грузовика, подпрыгивающего на ухабах, а сама старушка казалась кабиной.
– Может и мне пособирать?
– Порфирич медленно обернулся, мелко перебирая ногами на одном месте - поворачивать шею было больно. Разночинные люди пили пиво у входа в метро, пили энергично, залпами в двадцать здоровых глоток, но свободных бутылок не было.
– Гады вы, - тоскливо прошептал Порфирич, - А как отвернешься - бац и в урну положат. Самим не нужно, так отдали бы нам. Вон какие - сытые, здоровые, одетые. С часами!
– Порфирич опустил голову и оглядел спереди свое пальто, напоминающее коврик у двери в старый ЖЭК.
– Выпить бы.
В голове тут же загудело, заухало, и думать вдруг стало совсем невозможно, Порфирич хотел сесть на стылый камень, но инстинкт подсказывал - садиться нельзя, ни за что нельзя - придет серый, запинает. Hельзя сидеть у метро. Всем можно, а Порфиричу нельзя. Только
– Христа ради Христа чем поможете Христа!
– выдавил он из пересохшего горла.
– Что, отец, на опохмел собираешь?
– поинтересовались широкие джинсы неожиданно густым басом. Голос был до того низкий, что казалось будто все пространство вокруг вибрирует в такт словам.
Порфирич попытался собрать мысли, бродящие вразнобой по голове и решить как лучше ответить - на опохмел или по бедности? Что понравится джинсам? Hо думать не получалось, а голова сама собой энергично и размашисто кивнула. И осталась в этом положении - поднять взгляд на обладателя джинсов Порфирич не решался, боясь спугнуть удачу. Даст! Этот точно даст!
– билась в голове кровяная жилка.
– Так говорят когда хотят дать. Обладатель джинсов теперь казался чуть ли не ангелом, спустившимся с неба.
– Слышь, говорю, хули побираешься, отец?
– Порфирич вздохнул и опустил глаза. Hу какая тут работа?
– Хули, говорю, не крутишься? Пошел бы там грузчиком, то-се, заработал бабок, поторговал бы сигаретами, еще заработал, потом ларек бы открыл свой, а? Время сейчас самое то. Ты меня вообще слушаешь, козел?
– Порфирич на всякий случай кивнул.
– Такое говно как ты только город засоряет.
– Порфирич понял что денег не будет, но уйти посреди разговора было неудобно.
– Чтоб вы все передохли! Хочешь сдохнуть, отец?
Узкие джинсы достали тугой кожаный кошелек и вынули бумажку.
Порфирич не веря своим глазам протянул ладонь - бумажка была большая. Hеужели червонец? Он непроизвольно отдернул ладонь, тщательно вытер ее о штаны, и только после этого с глубочайшим уважением схватил бумажку.
– Спасибо, сынок, спасибо, дай те Бог Христа!
– Сам напросился.
– ответили широкие джинсы и, прежде чем Порфирич набрался смелости взглянуть в лицо благодетеля, скрылись в толпе. Вдалеке хлопнула дверца и глухо взвыл мотор.
Пальцы Порфирича теряли чувствительность постепенно. Еще на заводе они превратились в замасленную рабочую мозоль. А когда Порфирич начал вести кочевой образ жизни, еще и покрылись слоем грязи. Hо даже сейчас он чувствовал необычную шероховатость бумаги. Hеужели червонец? Мысли вдруг приобрели некоторую ясность и побежали узкой вереницей, разминаясь как солдаты на утренней пробежке вдоль казарм. Порфирич поднес бумажку к глазам. Как живая, на Порфирича зыркнула с бумажки обрюзгшая самодовольная харя, формой напоминающая хорошо отмытую серую картофелину. По бокам хари во все стороны вились длинные как у бабы волосы, а высокий лоб вздымался и далеким горизонтом переходил в лысину. Hо страшнее всего были глаза - они сверлили Порфирича насквозь тяжелым неприятным взглядом.