Школа для толстушек
Шрифт:
– У вас есть собака? – неожиданно и не к месту спросила она варяга.
– Да, есть, – удивленно ответил он, – мопс.
– Мопс! – повторила Ирина, и название породы прозвучало так, словно она обозвала варяга презрительной кличкой.
Ирина встала, задвинула стул и оперлась руками на спинку.
– Считаю необходимым довести до вашего сведения следующее. В соответствии с нашей договоренностью, – кивок в сторону директора, – на сегодняшнем совещании планировалось обсуждение кандидатов на должность руководителя лаборатории, а никак не представление его руководству института. По моему глубокому убеждению, ваше назначение, – она назвала
– Ирина Данииловна! – воскликнул директор. – Вы забываетесь!
– Напротив, я еще смягчаю краски. Всем сидящим за этим столом ясно, что мопс… – Все-таки вырвалось! Ирина быстро извинилась, кто-то возмущенно крякнул, но некоторые невольно прыснули, – …что вы собираетесь идти по спинам моих сотрудников. В то время, когда среди них есть человек, мой заместитель, который давно заслуживает продвижения. А вы, глазом не моргнув, присвоите интеллектуальную собственность. С вашим воцарением лаборатория в лучшем случае будет топтаться на месте.
– А в худшем? – улыбнулся варяг.
– В худшем, и самом вероятном, она превратится в болото – отстойник для бездарей и могилу для талантливых.
– Ирина Данииловна! – снова вступил директор. – Смею вам напомнить, что ваш статус сегодня чисто номинальный. Почетный член, так сказать. Мы относимся к вам с глубочайшим уважением, желаем успехов на новой родине. Но, голубушка, нам здесь жить, в этой стране, и нам принимать решение. – Он подчеркнул «нам» и «в этой».
«Выкусила?» – прочитала Ирина на одних лицах, «Неужели отступишься?» – на других. Она на секунду растерялась, потом вспомнила Ксюшу. Подруга ни за что бы не отступилась и в выражениях далеко не академических объяснила им, как называют людей, которые на чужом горбу привыкли ездить.
– Вы рано сбрасываете меня со счетов, – сказала Ирина. Она хотела объявить личный протест, но в памяти всплыла смешная фраза Никиты о голодовке. – В данной ситуации вынуждена вам заявить, что лаборатория объявляет голодовку, я в том числе. И я не уеду «на новую родину», пока не будет принято справедливое решение. Более того, молчать я не намерена и считаю вправе донести свою точку зрения до мировой научной общественности.
– Это угроза? – вспыхнул директор. – Шантаж? Подстрекательство?
– Менее всего, – ответила Ирина, выходя, – меня сейчас волнуют терминологические уточнения.
Она закрыла за собой дверь. Прислушалась к сердцу – никаких признаков предынфарктного состояния. Она даже не очень взволнована – все суета.
Ее мама живет по принципу: в каждом плохом явлении есть положительные черты. Украли кошелек – хорошо, что не оторвали голову. Заболела воспалением легких – хорошо, что односторонним. Уборщица нечаянно разбила колбу с грибковой культурой, которую выращивали три года, – не умирать же теперь? Да, сразу трудно найти положительные моменты, но не исключено, что они проявятся в будущем. Следуя маминой логике, если бы вчера не случилось несчастье, если бы остались
Слухи распространялись в институте по загадочным законам, вроде броуновского движения. Можно было годами вопить во всех кабинетах, выпрашивая ставки и оборудование, – никто тебя не слышал. А скандальные новости просачивались через стены со сверхзвуковой скоростью. От кабинета директора до лаборатории десять минут ходу – спуститься па лифте и пройти два коридора. Но когда Ирина вошла в лабораторию, там уже все знали, включая «мопса» и объявленную голодовку.
Почин руководителя встретил горячую поддержку. Лаборанта Оленька, та самая, к кому Ирина ревновала Никиту, серьезно спросила:
– Ирина Данииловна, всухую голодаем или можно чай заварить, без сахара?
Князь Юсупов предлагал искать солидарность в других лабораториях:
– У меня пол-института приятелей, они нас поддержат.
Непрерывно звонил телефон. Коллеги требовали подробностей забастовочного движения. Пожилая сотрудница, в матери годящаяся Ирине, строго отвечала:
– Будем стоять до конца, до дистрофии, капельниц и госпитализации.
И только заместитель Ирины, из-за которого и разгорелся сыр-бор, смущенно мялся:
– Мне крайне неловко оказаться в центре внимания. На него зашикали:
– Речь не лично о вас, о судьбе науки.
К удивлению Ирины, желающих примкнуть к голодовке оказалось немало. Горячие головы предлагали расширить список требований, поднять вопрос о пересмотре плана перспективных исследований, распределения грантов, состава ученого совета и даже выделения дачных участков в Подмосковье. Институт гудел как потревоженный улей. Никто не работал, все митинговали. Революция, поняла Ирина, не такое уж сложное дело.
Но сама она в революционеры не годилась! Ради красного словца ляпнула про мировую научную общественность, никому писать не собиралась. А в институте уже назывались фамилии известных ученых, к кому она якобы воззвала о поддержке, и пересказывались тезисы ее гневного послания. Народ злорадно обсуждал, с каким лицом явится директор на международную конференцию в Милане и как будет отбиваться от завуалированных упреков в попрании научной этики.
С легкой руки Ирины мопсом стали называть не только варяга, но записывать в мопсы приспешников директора, карьеристов и лизоблюдов. Институт разделился на мопсов, «наших» и попутчиков. В середине дня Ирине позвонила коллега из соседней лаборатории и чуть не плача призналась:
– У меня тоже мопс, это очень хорошие собачки!
– Конечно! Замечательные! – горячо поддержала ее Ирина, совершенно не представляющая, как выглядит порода. – Не обращайте внимания на фигуры речи. Собаки – удивительные животные, но если о человеке говорят «собака», значит, он плохой. Берегите своего питомца! У мусорных баков иногда разбрасывают отравленное мясо для крыс… это очень опасно! – У Ирины перехватило горло, она извинилась и положила трубку.
Дым от костра, разожженного Ириной, конечно, поднимался до директорского кабинета. Но руководство института хранило молчание. Главная поджигательница прикладывала усилия, чтобы пламя бушевало на ограниченном участке, то есть не перекидывалось на другие отделы института.