Школа Добра
Шрифт:
Решила, что досчитаю до двадцати, а потом глаза открою. Или до сорока. Хотя, возможно, до ста будет надежнее всего.
– Ты притворяешься! – обвиняющим тоном сообщил Александр.
И я была вынуждена распахнуть глаза, чтобы с удивлением обнаружить его склонившимся надо мной. Очень интимно и совершенно как во сне. Все-таки было или не было?.. И как об этом спросить? И что сказать, если было?
– Ты, – неприлично хриплю со сна. – Почему здесь?
– Ждал, пока ты проснешься и заснул, – он улыбнулся извиняющейся улыбкой.
– Понятно...
Хотя,
– А где... все? – краснею и одеяло выше подтягиваю, сообразив, наконец, что пора бы и смутиться немного. Виног опалил меня жарким взглядом и шагнул от кровати.
– Сейчас узнаю. А ты пока поднимайся. Справишься сама или прислать кого-то?
– Думаю, что справлюсь. Спасибо.
Он вышел, а я суетливо забегала по спальне. Мыслила я примерно о следующем: позорище! Напридумывала себе неизвестно чего! Было – не было! И, главное, где? В доме у моих родителей? Идиотка бесстыжая! Шамаханки эти озабоченные, не иначе меня опоили чем-то... или проклятие какое-то наслали... Кошмар! Хорошо, хоть не додумалась спросить у него...
Остановилась посреди комнаты и лицо от стыда двумя руками закрыла, представляя себе, как, краснея и смущаясь, спрашиваю у Александра:
– У нас что-то было?
А он бровь издевательски так изгибает и отвечает...
Что бы он ответил, я додумать, к счастью, не успела. Потому что дверь легко стукнула, сообщая мне о том, что я больше не одна.
Мама вошла с гордо поднятой головой, как всегда поражая и смущая меня своей идеальностью. И все-то в ней было прекрасно и правильно: и крупные рыжие локоны, и бледная кожа, и глаза большие и грустные, и платье домашнее без единой мятой складочки... Я бросила на себя в зеркало секундный взгляд и только вздохнула горестно. Чучело лохматое в одном чулке, да и только.
– Если ты не хочешь меня видеть, – начала мама дрожащим голосом, а я не дала ей договорить. Я бросилась к ней бегом через всю комнату, прижалась, сминая зеленый шелк своим несдержанным объятием и:
– Прости! Прости! Я такая хрюшка! Мама, я так тебя люблю!
История одного почти волшебного рождения, до недавнего времени державшаяся в тайне
Элеонора Волчок всю свою сознательную жизнь мечтала стать мамой девочки. Нет, быть мамой пяти замечательных мальчиков – это, конечно, ни с чем не сравнимое счастье, но мальчики – они же не девочки. Косички им не заплетешь, и советоваться они к тебе не придут, и платье новое им не сошьешь, и на тяжелую женскую долю не пожалуешься.
Не то что бы доля Элеоноры Волчок была как-то по-особенному тяжела. Доля как доля, откровенно говоря, очень даже ничего себе долю отмерили красавице богини Судьбы. И неизвестно, как бы оно все сложилось дальше, если бы женщина о третьей беременности сообщила своей матери не в тот день и не теми словами. Но вышло так, как вышло.
– Мы снова ждем ребенка! – улыбнулась она и руку на плоский пока еще живот положила. – Теперь-то точно будет девочка!
– Не может у тебя быть девочки, – проворчала нестарая еще и по-прежнему
День у Аделаиды не задался с самого утра, с того самого момента, когда в открытое окно влетела большая траурная бабочка и устроилась мыть лапки на желтом эпифиллуме. В тот же миг надо было вспомнить о бабкиных приметах, запереть все двери на засовы и пересидеть в тишине день до вечера, а сейчас, что уж...
У Эльки глаза полыхнули изумрудным и щеки разрумянились... Скандалить будет, не захочет услышать и понять. Аделаида головой покачала, злясь на свою беспечность и длинный язык.
– Почему не может? – дрожащим голосом спросила дочь.
– Наследственность у тебя такая... – старшая женщина выглянула за дверь, проверяя, не подслушивает ли кто, хотя кто там мог подслушивать, кроме рыжего Васьки, а у того, как известно, четыре лапы и хвост, а потому до человеческих тайн и дела нет.
Но Васька Васькой, а голос Аделаида все-таки понизила и едва слышно произнесла:
– Темная...
Элеонора выдохнула и опустилась в кресло:
– Мама, твоя тяга к излишнему драматизму меня раньше времени в гроб вгонит, честное слово.
– Цыц! – Аделаида погрозила дочери пальцем и нелогично добавила:
– Вышла замуж незнамо за кого, а теперь охает тут и цыкает. Говорила же тебе, не ходи за ведьмака замуж.
Эту песню Элеонора слушала вот уже почти десять лет. И за десять лет она приобрела не один куплет и окрасилась в совсем уж мрачные тона. Да еще припев шел непрестанным рефреном:
– А я тебе говорила!..
Слушать снова все то же самое не хотелось, уж точно не сегодня, поэтому Элеонора решительно хлопнула раскрытой ладонью по колену, пресекая поток нелицеприятных эпитетов в адрес своего мужа, и решительно произнесла:
– Мама, имей совесть! Здесь-то Саша при чем?
Аделаида отвернулась от дочери и с ненавистью посмотрела на эпифиллум, который, конечно, был ни в чем не виноват, но в этом доме доживал свои последние дни.
– Нельзя тебе было за светлого выходить. Не проснется в девочке наша кровь. И его не проснется...
– Да и черт с нею, с кровью, мам! – фыркнула Элеонора.
– Не черт! – закричала громко, так, что стекла в окнах звякнули испуганно. – А головой подумай! Тебя бабка чему в детстве учила? Или ты за своим мужем совсем дар материнский забыла?
– Не забыла, – шепотом едва слышным.
– Это кровь. Она не может не проснуться. А если не наша и не его, то...
– Папина? – Волчок округлила глаза и повторила мамин жест, испуганно рот рукой прикрыв.
– Убила бы его еще раз, если бы смогла, – искренне заверила Аделаида и отвернулась от дочери, спрятав набрякшие слезами глаза.
Элеонора не спросила у матери, откуда такая уверенность, не возмутилась, зная, что видящие кровь не ошибаются.
– Тебе нельзя дочь рожать, Эля, – повторила женщина извиняющимся голосом. – Элементалисткой она будет. А темной или светлой – это как судьба решит. Вот я и...