Школа Добра
Шрифт:
– Там с Фифой столбняк! Или коллапс! Или вообще черт знает что!
А он в ответ как закричит:
– Что, опять? Волчок, от тебя одни неприятности!..
– Так кто побежит, ты или я? – вывел меня из транса Тищенко.
– Я сбегаю… – развернулась, юбки подобрала и со всего разгона в чью-то широкую грудь врезалась.
– Ох, чтоб вас разорвало! – в сердцах выругалась я любимым ругательством нашего ректора, а только потом на стоявшего в коридоре мужчину глаза подняла.
– Па-апа?
– До-очка, – передразнил
Он посмотрел на меня внимательно, на распахнутую дверь в мою комнату, на Тищенко, суетившегося за порогом с кастрюлей в руках, а потом отодвинул меня легко в сторону и в комнату мою шагнул. И да, не говоря ни слова, выгнал старосту химиков в коридор и дверь за собой запер.
– Это что за мужик? – прошептал староста и на пельменей шикнул, которые услышав знакомый голос, немедленно запели, кстати, тоже шепотом:
– О Боже, какой мужчина, я хочу от тебя сына.
– Папа мой! – все-таки пельмени эти зло. Ну, ничего святого, просто…
– А он тут как?
– Не знаю… За мной, наверное, приехал…
Дверь приоткрылась и в маленькую щелку вылетела небольшая голубая птичка, сделала круг над нашими головами и стрелой понеслась в сторону лестницы.
– Это что? Вестник? Никогда не видел…
Я тоже не видела, но на данный момент меня как-то другие вещи больше интересовали.
– Думаешь, за кем послал?
– Не знаю… За ректором?
Но через пять минут с вернувшимся вестником пришел не ректор, а папин секретарь. И по совместительству отец Фифы Сафской. И он так на меня посмотрел, что я удивилась, почему я все еще стою, дышу, даже думаю, а не лежу у ног разъяренного мужчины кучкой остывающего пепла:
– Здрасти, – пропищала тихонько и за Тищенко спрятаться попыталась. Да разве за него спрячешься? Он же тощий как… как не знаю что.
– Что случилось? – спросил Сафский сквозь зубы.
– Там Фифа… ой, в смысле, Фифи… и я не знаю, что произошло, мы только что пришли. Это вас папа звал.
Мужчина еще раз посмотрел на меня взглядом, в котором просто обжигающим ледяным пламенем полыхала ненависть, молча развернулся и вошел в комнату. И дверь за собой закрыл, да.
– Ужасно интересно все то, что неизвестно, – попытались было запеть пельмени.
– Да заткнитесь вы! – рявкнул на них Тищенко. – Юл, побудешь тут одна? Я их к себе отнесу и вернусь сразу. Или со мной пойдем, а?
– Не, я останусь, – и вздохнула тяжело. – Папа выйдет, а меня нет…
– Ну, смотри… Я быстро…
Староста химиков умчался, а я, если честно, понадеялась, что он не оставит своих пугливых питомцев одних. А то с Гениальных Ручек станется потом еще мне и счет за неучтенное прибавление в армии «Деморализаторов» предъявить.
Я уже почти загрустила, когда в моих ушах раздался уже слышанный мною ранее писк, и я услышала разъяренный
– Ты думай, что говоришь!
– А что мне думать? О том, как ваша дочь к моей девочке относится, всем известно. Не иначе – это месть! – дребезжащим голосом заявил Сафский. Он что, с ума сошел?!
– Ты в своем уме? – озвучил мои мысли Волчок-старший.
– Я-то в своем! И я буду требовать разбирательства! Мою дочь прокляли. Мою маленькую Фифи… И я знаю, кто это сделал! Или, может, вы станете уверять меня, что вот эта вещица принадлежит не вашей…
– Моей! – рявкнул папа громко и зло. И я снова удивилась тому, что он умеет говорить таким голосом: замораживающим до костей. – Моей, и ты прекрасно это знаешь. Можешь не паясничать! Потому что ты сам ее для меня делал. И по этому поводу мне хотелось бы, чтобы ты объяснил мне одну маленькую вещь. Каким чертовым образом получилось так, что обычная детская шкатулка желаний…
Тут папа поперхнулся словом и перешел на неизвестный мне язык.
– Зар-раза! – в сердцах выдохнула я. – Хорошие сережки, прав был папочка… Жаль только, что он знает о том, что они у меня есть…
Спустя минуту пришлось снять одну из подслушивающих сережек. Потому что толку от них, когда мужчины полностью перешли на иностранную тарабарщину. Ни слова же не понять! Проклятье! Прав был Вельзевул Аззариэлевич! Надо учить языки. Может, записаться на еще один языковой факультатив?..
Нервно прошлась по коридору мимо двери, размышляя об избирательности своего нового украшения. Почему я включилась именно в эту беседу? Потому что говорили обо мне? Потому что говорили обо мне плохо? Потому что я знаю людей, которые обо мне разговаривали? Нет, в прошлый раз я точно не слышала знакомых голосов…
И что случилось с Фифой, в конце концов?
– Ну, что тут? – Тищенко, не иначе, всю дорогу туда и обратно бежал, потому что сейчас он стоял согнувшись, опершись рукой о стену и с кирпичного цвета кожей.
– Тренироваться тебе надо, Дэй! Попомни мое слово, не допустит тебя Да Ханкар до экзаменов.
– Отстань! – махнул на меня рукой. – Что-нибудь придумаем… Тут как?
– Никак…
Я вздохнуть не успела, как двери в комнату открылись, и на пороге появился Сафский с дочерью на руках. Фифа, к счастью, была в сознании, но вокруг смотрела беспомощными глазами.
– Ты как? – одновременно сунулись мы с Тищенко, но она ничего не успела ответить, потому что ее отец оттолкнул Гениальные Ручки плечом, глянул на меня испепеляющим взглядом и быстро пошел по коридору.
Следом за ним появился Волчок-старший. Староста химиков ломанулся вперед для знакомства. Папа рассеянно пожал протянутую руку и извиняющимся тоном произнес:
– К сожалению, детка, не получится совместных выходных.
Почувствовала, как у меня лицо от расстройства вытянулось.