Школьные годы
Шрифт:
Светлане Николаевне и некоторым другим взрослым героям «Доживем до понедельника» встречаться с Мельниковым и иметь с ним дело тягостно. В их понимании он законченный эгоист, представитель той самой породы людей, для которых единая и она же высшая инстанция суда над окружающими они сами. А отсюда они сами определяют и норму своего поведения, своего обращения с теми, кто «зацепился» за их орбиту. Эта норма — высокомерие и как ее вариация— насмешливо-снисходительное отношение к людям. Ведь не случайно же Мельников то и дело кому-то указывает, выговаривает, кого-то корит, поучает и даже порой издевается над кем-то. «Обиженные»
Конечно, как мы хорошо знаем, в киноповести Г. Полонского так вот впрямую никто о Мельникове не говорит. Но все это легко угадывается за словами Светланы Михайловны о том, что у него, мол, нет сердца. А директор школы Николай Борисович однажды открыто сказал Мельникову: «Тебя не люблю». На что Мельников ответил, что он не просит любви, он просит отпуск. Не будет отпуска — он уйдет из школы «к чертовой матери», поступит в музей экскурсоводом: «Там меня слушают случайные люди… Раз в жизни придут и уйдут. А здесь…»
А что, собственно, «здесь»? Что изменилось в школе для Мельникова за эти несколько месяцев нового учебного года? Вот что изменилось: появилась Наташа.
Шесть лет назад она была его ученицей. Как учитель он отдал ей тогда все, что мог, и потому не сомневался: она человек тех же воззрений, что и он сам, тех же жизненных принципов. Но на целых шесть лет вышла Наташа из-под его влияния. Где гарантия, что она осталась такой же, как и была? Вон ведь Боря Рудницкий, когда-то его «любимчик», в которого Мельников тоже вложил немалую толику своей души, — какой он теперь? На поверку ничтожно малым оказался приложенный к нему мельниковский КПД: учитель думал, что выпускает в жизнь честного человека, а через несколько лет встретил карьериста и приспособленца.
Вот потому-то и осторожен Мельников с Наташей, он приглядывается к ней, изучает ее, теперешнюю.
Больше всего на свете он боится того же, как и в случае с Рудницким, разочарования. Ведь Наташа и Боря были лучшие его ученики. И если Наташа тоже забыла заветы своего учителя, то к черту нужна тогда вся его работа, вся его жизнь, прошедшая в бесплодных попытках воспитать в людях настоящих людей!
Именно эти грустные мысли толкают Мельникова на отчаянную тираду, произнесенную им перед директором школы: учитель-де тешит себя, что сеет «разумное, доброе, вечное», а вырастает «белена с чертополохом». Эта «белена с чертополохом» не только Рудницкий. Это и теперешний его ученик Батищев — самовлюбленный балбес с манерами любимца не уважаемой им самим публики, который разговаривает с Мельниковым так, как будто учитель не он, Мельников, а сам Батищев. А откуда это все у Батищева? Уж не от самого ли Ильи Семеновича? Ведь он «сеятель»…
Но прежде всего, как ни парадоксально, мельниковская тирада относится к Наташе. Жгучее желание ошибиться в своих подозрениях, что Наташа тоже оказалась «сорняком», порождает в его отношении к ней другую ошибку:, он настолько придирчив к ее словам и поступкам, что порой видит в них совсем, как говорится, не то, что за ними стоит.
Вот входит он в класс, а она взгромоздилась на парту и ловит ворону. Он возмущен, в гневе он выговаривает ей, что это непедагогично, что
Не разобрался, не помог, не успокоил. Зло отчитал — и ушел.
А на следующий день, кутаясь в шарф, он стоит на школьном дворе и, приводя исторические параллели, косвенно подтверждающие, как ему кажется, неправоту новоявленных «забастовщиков», уговаривает их вернуться в класс. Но тщетно. Его авторитетная речь, всегда так безотказно действовавшая на ребят, на сей раз не возымела своего обычного действия. Раздосадованный, он уже поворачивается, «чтобы уйти восвояси», но в это время, блестя от возбуждения глазами, бежит Наташа: «…Вы простите меня, ребята. Я была не права!»
И что же?
«Да что вы, Наталья Сергеевна!» — все в замешательстве, все сконфужены. Они ожидали чего угодно, но только не этого ее признания собственной неправоты.
Одно мгновенье — и они уже сами считают себя неправыми, стыдятся своей жестокости. Они взволнованы, возбуждены, они радуются, что конфликт, обещавший тяжелые для них и для Натальи Сергеевны последствия, так легко и естественно разрядился. Учительница оказалась, великодушней, терпимей и умней их всех, вместе взятых. И они не то чтобы с сожалением или горечью признают это — они, как бы соревнуясь с Наташей в великодушии, радуются ее победе.
А что же Мельников? Как он относится к этой сцене «братания», к этой сцене торжества в минуту вспыхнувшей встречной любви и взаимного понимания учителя и учеников? Видимо, он тоже должен быть доволен столь быстрым и безболезненным разрешением конфликта? Но так ли уж… безболезненно этот конфликт разрешился?
У Мельникова «было такое чувство — неразумное, конечно, но противное, — будто вся компания смеется над ним. И Наташа тоже».
Итак, он страдает. Веселье и радость вокруг не заражают его, а напротив, повергают в тоску. Чем она вызвана? А тем, что Наташин великодушный и, надо сказать, истинно педагогичный поступок снова представляется ему дешевым заискиванием перед ребятами, приспособлением к обстоятельствам.
Обида за Наташу, за себя, не сумевшего сделать из нее человека (так ему кажется), туманит Мельникову глаза. Он более чем когда-либо раньше безжалостен к своим коллегам-учителям, дергает их, раздражается по любому поводу. Это новое состояние Мельникова замечает даже Светлана Михайловна, больше, нежели все остальные, всегда от него терпевшая и, казалось бы, уже ничему в нем не должная удивляться: «Что с вами? — спросила она, страстно желая понять. — Почему вы стали таким?» — «Каким?» — «Другим!»
Этот «другой» — влюбленный и одновременно несчастный из-за неоправдавшихся на Наташу надежд — Мельников и принимает решение уйти из школы. Не в другую — а вообще из школы долой!
А Наташа, понимая, что в душе его происходит что-то большое, неладное, грозящее и ему самому, и ей катастрофой, все время старается быть рядом с Мельниковым, глаз с него не спускает, словно умоляет его: «Ну, успокойся. Я, честное слово, все та же Наташа, которая помнит твои заветы, верит им и следует им. Только очень тебя прошу — постарайся меня понять…» Они гуляют по вечерней Москве. Мы не слышим, о чем они говорят, но видим: все спокойней, добрее у Мельникова лицо…