Школьные годы
Шрифт:
Александр Александрович подошел к доске, взял мел и повернулся к классу. Взгляд его встретился с углубленными в себя, тревожными глазами Саши.
Брови Александра Александровича страдальчески изогнулись:
— Коновалов, перестань думать о постороннем. Математика — абсолютная монархия. Она царит одна и ни с кем делить своей власти не может. Ведь ты не повторишь того, что я сейчас сказал?
— Не повторю, — вставая и краснея, сказал Саша.
— Потом спрошу тебя, о чем думал… Итак, перестановка из двух элементов: а и в, — он написал на доске а
— Понятно, — ответил класс одним дыханием.
Но Саша Коновалов по-прежнему сидел с отсутствующим взглядом.
Брови Александра Александровича снова страдальчески изогнулись:
— Коновалов, ты можешь повторить?
Саша встал и даже побледнел:
— Нет.
— Тогда выйди из класса. Ты мне мешаешь.
Саша беспрекословно пошел к дверям.
Теперь покраснела Стеша и с большим трудом заставила себя слушать урок.
Александр Александрович некоторое время стоял молча спиной к классу и с раздражением думал о Коновалове и о себе: «Зря погорячился!» Затем он повернулся и стал объяснять формулы числа перестановок.
После уроков учитель и ученик сидели в классе, на первой парте, друг подле друга.
В дверь, будто бы невзначай, то и дело заглядывали одноклассники.
— Учиться стал хуже. На уроках думаешь о чем-то постороннем, — вполголоса говорил Александр Александрович. — Случилось что-нибудь? Может, советом помочь? А на меня не сердись. Вертись, переговаривайся, но слушай. А у тебя было совершенно отрешенное выражение лица. Мешал ты мне. Вот я и погорячился.
Саша всегда тянулся к Александру Александровичу. Ему захотелось рассказать учителю и о себе, и о Стеше, и о той неприятности, которую он переживал. Но как можно было говорить о самом сокровенном, когда у стен и у окон были длинные ученические уши?
— Я принесу вам свой дневник, — краснея, сказал Саша.
— Лучше не весь, а лишь то, что относится к нашему разговору.
Но Саша принес Александру Александровичу весь свой дневник, который вел с седьмого класса.
БЕСПОЛЕЗНЫЙ РАЗГОВОР
Через несколько дней после этого разговора с Сашей, вечером, в те часы, когда ученики были заняты неотложными общественными делами, Александр Александрович пришел к Листковым. Он громко постучал в дверь и, не слыша ответа, открыл ее.
Людмила Николаевна приветливо встретила классного руководителя Стеши. Она пригласила учителя в комнату. У дверей он споткнулся о скатанный половик. Дальше путь преградил открытый чемодан, из которого в беспорядке свешивались на пол старые, видимо, давно не кошенные платья, какие-то дырявые занавески, облезлые меховые воротники, чулки. Александр Александрович — обошел чемодан, приблизился к столу. На столе, засыпанном землей, лежали черепки цветочного горшка. На стульях висели платья.
«Должно быть, генеральная уборка. Не вовремя пришел», — подумал Александр Александрович.
Людмила Николаевна проворно сдернула платья, бросила их на подоконник, ладонью стерла пыль
— Насчет Стеши? — с тревогой спросила она громким голосом.
— Да, — сказал Александр Александрович и осторожно положил на край стола белую фуражку.
— Вы уж извините, — указала хозяйка на стол. — Горшок от цветка разбила. — Другого беспорядка в комнате она, казалось, не замечала. — Так в чем же Стеша провинилась?
— Провинилась? — удивился Александр Александрович. — Ни в чем. Девушка серьезная, учится неплохо. Не за тем я к вам пришел. Разговор длинный. От дела не оторву?
— Нет, нет!
Людмила Николаевна поправила халат, волосы и, сложив на коленях маленькие полные ручки, приготовилась слушать. Она любила поговорить с образованными людьми.
— Так вот, Людмила Николаевна, разговор будет о любви.
— О любви? — изумилась она, вспыхнула и хотела было прикрыть окно, выходящее на улицу.
Но Александр Александрович, усмехнувшись, пояснил ей:
— Разговор безобидный. Не бойтесь.
Он некоторое время молчал, собираясь с мыслями, и начал с главного:
— У Стеши с Сашей Коноваловым дружба с девятилетнего возраста.
— Не говорите! — с возмущением отрезала Людмила Николаевна. — И я ничего не могу поделать!
— Стаж большой, — не отвечая на ее слова или, может быть, не слыша их, продолжал Александр Александрович. — Вероятно, чувства серьезные.
— Пустяки! Легкомыслие одно! — пренебрежительно махнула ручкой Людмила Николаевна. — Я запретила Саше бывать у нас, и все пройдет.
— Вот по поводу этого запрещения я и хочу поговорить… Как педагогу, мне приходилось не раз наблюдать чувство дружбы у моих учеников. У некоторых это было действительно пустяком и легкомыслием. Но у других чувство было серьезное, возвышенное. Такую дружбу я, признаться, не пытался останавливать. В дружбе Саши и Стеши нет ничего плохого, поверьте мне, Людмила Николаевна. Я достаточно знаю их отношения. Чувства эти искренние, чистые. Это очень красивое чувство, которое, может быть, на всю жизнь останется самым светлым воспоминанием…
Александр Александрович замолчал и вспомнил себя.
…В теплый зимний вечер он идет рядом с Катей. Им по пятнадцать лет. Нет за плечами у них прошлого, неясны еще мечты о будущем. Они живут только настоящим: тихим скрипом снега, ничего не значащим и таким значительным разговором, легким смущением от того, что он, когда она поскользнется, осторожно придерживает ее за локоть.
— Прошло двадцать пять лет с тех пор, как с той девочкой я бродил вечерами по зимним улицам маленького города, — неожиданно продолжил вслух свои воспоминания Александр Александрович, — а помню, как вчера, и, когда вспоминаю, в душе всякий раз поднимается тоскливое смятение. А вы говорите…
— Я уверена, что они целуются, — заявила Людмила Николаевна.
— Да нет же! — отмахнулся Александр Александрович от этих слов, как отмахиваются от докучливой мухи. — Уверяю вас: чувства у них слишком чистые, сложные, возвышенные, и на грешную землю они еще не опустились. А вот если вы по-прежнему будете отдалять их друг от друга, дело примет другой оборот: начнутся обманы, встречи где-нибудь там, где их не увидят… Да поймите вы, Людмила Николаевна, что Стеша уже в том возрасте, когда дружба, увлечение неизбежны. Ну вспомните себя в семнадцать лет…