Школьный уборщик
Шрифт:
— Я не боюсь, — сказала она. — Просто эта подделка под человека вызывает у меня неприятное впечатление.
— Жаль. А мне так хотелось, чтобы эта, как вы назвали, подделка вам хоть чуточку понравилась.
— Зачем, Алешкин?
— Так, — уклонился Алешкин. — Нужно же вам привыкать когда-нибудь.
Ведь это наши будущие помощники.
— Я думаю, это произойдет не скоро.
— Кто знает. Можно, я приглашу его сюда?
— Он ничего не раздавит?
— Нет. Он аккуратнее, чем я. ТУБ!
— …я слушаю… — хрипнул ТУБ.
Евгения Всеволодовна
— Подойди! — сказал Алешкин.
ТУБ переступил порог, он прихрамывал и волочил правую ногу, но спустился неторопливо и аккуратно.
— Познакомься, ТУБ, это — Евгения Всеволодовна.
— …здравствуйте… — сказал ТУБ.
Он сделал еще шаг вперед и протянул руку. Алешкин смутился — ТУБ никогда не протягивал руку первым. И потом только разглядел в пальцах ТУБа цветок.
— Что это, Алешкин?
Пожалуй, Алешкин удивился цветку больше, чем Евгения Всеволодовна. А он-то считал, что знает пределы сообразительности ТУБа. Ай да программисты!
— Он дарит вам цветок… и знаете, Евгения Всеволодовна, хотя, может быть, стыдно в этом признаться, но я здесь ни при чем. Это не инсценировка, поверьте. Я только сказал ему, что мне хотелось, чтобы он понравился одной женщине. Кто-то когда-то научил его этому, ну… что женщинам дарят цветы. И он сорвал этот цветок, очевидно, еще у меня дома.
Клянусь Ганимедом, что это так.
Евгения Всеволодовна взяла цветок. Она прикоснулась к пальцам ТУБа и удивилась — пальцы были теплые.
— Спасибо! — сказала она. — Спасибо, ТУБ. Да, это цветок из вашего садика. Я сама давала семена Мей. Лилия, лилиум кандидум.
И Алешкин с изумлением уставился на ТУБа. Ну и ну! Надо же…
Решив, что ТУБ успел расположить к себе Евгению Всеволодовну, Алешкин подумывал, что пора начинать главный разговор…
Она сама пошла ему навстречу.
— А все же зачем вы его ко мне привели?
— Вы не догадываетесь?
Тогда она догадалась. Она только не могла в это поверить.
— Вы сошли с ума, Алешкин. Вы забыли, что у нас дети.
— Вот о них я только и думал все эти дни. Если бы не наши детки, я бы за него и не беспокоился. Да, да, я беспокоился только за него. Сам ТУБ безопасен, он никому не причинит вреда, он так сконструирован. У него две ступени биозащиты. Он никого не толкнет, не наступит на ногу и никого не обидит…
— Вот как. Вы боитесь, что его могут обидеть дети. Неужели его можно обидеть?
— Ну, в переносном смысле, конечно. Он предельно правдив и предельно доверчив — если можно применить эти слова к машине, которая сама не понимает их смысла. Эту доверчивость легко использовать ему во вред. Вот этого я и боюсь. Но, говоря от его имени, у него больше нет выбора. Он списанный.
— Как списанный?
— Очень просто, как негодный для дальнейшей эксплуатации. Это же не живое существо, а техническая поделка, и на него распространяются строгие технические законы. По этим законам он подлежит разборке и уничтожению, как некачественный механизм. Только мы и сможем… фу, чуть не сказал: спасти ему жизнь.
Алешкин
— Вам не следовало так говорить, Алешкин, — сказала она. — Это нечестный прием.
— Что вы…
— Хорошо, мы попробуем, — перебила она. — Я мало знаю… вернее, я совсем ничего не знаю о ТУБах, но на самом деле, — и она улыбнулась задумчиво, — нельзя же отправлять в разборку машину, которая умеет делать то, что забывают делать живые люди — дарить женщинам цветы… Ладно, ладно, не благодарите меня за вашего протеже. Лучше помогите унести вот этот кактус ко мне домой.
— Возьми это, осторожно.
— …понял… осторожно…
ТУБ поднял цветочный горшок своими ручищами и двинулся следом за Евгенией Всеволодовной, плавно перекатывая свои громадные губчатые подошвы. Она отворила ему дверь.
— Сюда поставьте, пожалуйста, — попросила она.
6
Утром Евгению Всеволодовну разбудил дождь.
Пришлось встать, закрыть распахнутые настежь окна. Дождь тут же прошел, но ложиться обратно в постель уже не было смысла.
ТУБ стоял неподвижный у крыльца коттеджа, под навесом входных дверей, там, куда его вчера вечером поставил Алешкин. Евгения Всеволодовна выглянула в окно, она хотела сказать «Доброе утро!», но потом решила, что это будет смешно, и пошла в ванную.
Энергично растираясь после холодного душа массажным полотенцем, она вышла в комнату… и оторопело попятилась.
В комнате, у порога стоял ТУБ.
Синие огоньки его видеоэкранов были направлены на нее. ТУБ смотрел на нее!.. Фу, какие глупости. Чего она испугалась? Ведь это же все равно, что стесняться автомата-пылесоса или стиральной машины.
Рассуждения были верны, но все же она накинула купальный халат.
ТУБ продолжал стоять у дверей.
Почему он вошел в комнату? Без приглашения. Или испугался дождя?
— Что тебе нужно? — спросила она сурово.
ТУБ не ответил, и это ей совсем не понравилось.
— Иди на свое место! — сказала она.
ТУБ послушно шагнул к порогу, но опять остановился и, повернувшись, протянул руку.
— …живой… — хрипнул он.
На громадной руке лежал мокрый комочек, покрытый слипшимися перышками. Это был птенец ласточки. Очевидно, ветром его выбросило из гнезда, и ТУБ нашел его на земле.
Поначалу Евгения Всеволодовна не обнаружила у птенца признаков жизни, он был мокрый и застывший, но ТУБ оказался прав. Когда птенца высушили и согрели феном, он зашевелился и запикал. Родители тут же появились за окном. Евгения Всеволодовна, конечно, знала, где находится их гнездо, — под навесом крыши, над директорским кабинетом. Но она не могла дотянуться до гнезда. Пришлось поручить это ТУБу. Он забрался на подоконник, и Евгения Всеволодовна, тревожась, как бы он не вывалился в ограду, придерживала его за ногу, хотя, вероятно, могла бы и не держать. ТУБ справился отлично и сам.