Шкура дьявола
Шрифт:
«Солдат» был найден с утра в обмороченном состоянии, в почти коме, не способный дышать, с бурыми огромными распухшими веками, полностью сравнивающие глазные впадины со лбом. По всей камере кровь, как и он сам, и его разорванная рубашка – от куда в темноте и с обожженными глазами ему было знать, что в его моче больше крови, чем самой мочи!
Везение это или еще что-то – об этом он будет думать после, через несколько дней. Сегодня же бригада реаниматологов, приехавшая лишь через пол часа, хотя сам Верхояйцев ездил за ними, понимая, что если главный подозреваемый уйдет со сцены, его самого разорвут, а перед этим лишат «девственности», сразу взялась за дело, правда предупредив, что в случае летального исхода в документах напишут о состоянии больного, как о раненном и прошедшем
Состояние офицера, стало стабильным лишь к вечеру, но ни о каких допросах на три – четыре дня и речи быть не могло. Это спасло и его, и Ильича, но…, но поставило Алексея перед очередным выбором, который сделал его жизнь…, а жизнь ли?
Ничто не стоит на месте, тем более следствие, имеющее столь мощный стимул, и совершенно не разбирающее не только пути, но и человеческие судьбы – подобное отношение, ни в коем случае, не дань времени, а взаимоотношения закона с его исполнителями в случае отсутствия его – гаранта, то есть лица или лиц, имеющих возможность прогарантировать соответствие написанного в конституции государства…
…Найденный пистолет и очевидность произведенного из него, хотя бы и одного выстрела, не потребовали произведения экспертизы, хотя бы потому, что на наградном оружии находится маленькая табличка с обозначением кому и за что сей предмет преподнесен. Не составляло особого труда свести воедино показания очевидцев, которые, как не странно нашлись, и фамилию, имя и отчество хозяина оружия, с лежащим в госпитале Виктором Ильичом.
Не долго думая Верхояйцев выписал постановление об ограничении его свободы и взял с него «подписку о не выезде», предъявив для начала статьи «за хранение огнестрельного оружия и боеприпасов», с подозрением на превышение мер собственной безопасности и покушения на убийство, не пожалев старика, доведя до него, что именно он убил собственную дочь! А так как пределов его воображению не было, так же как и границ самолюбия, то это было лишь начало, концом чего, могло стать все что угодно. Его даже не смущало пользоваться одними и теми же свидетелями и их же брать в понятые, где бы преступление или обыск не произошли: Алексея ли, на месте несчастья или допроса Ильича в госпитале, или обысков в квартирах родителей первого и его же однокомнатной – и там, и там, и там подписи были одинаковые, при том что настоящие понятые – действительно соседи, были только у родителей, правда эти честные граждане отказались подписать протокол с ложным перечнем, якобы найденного. А зачем утруждать себя. Пока «маховик» взведенной системы находится в движении, его не остановить. А когда он остановится, обладатель тучных бровей будет уже прохлаждаться на пенсии в лаврах, почете и уважении.
Подключившиеся сослуживцы Ильича заставили подойти к расследованию серьезнее, но пока результатов это не принесло – все ждали основного фигуранта…
В одном проценте вероятности
«…В беде надежней всех
Не тот, кто мощен и широкоплеч, -
Одолевает в жизни только разум».
Григорий, после произошедшего, уже дважды имел встречу с «Седым», но как-то странно, не получил ожидаемого нагоняя, напротив, хоть и не похвалу, но разрешение на новый запускаемый проект и обещание помощи, если что-то пойдет не так. Алексеем же теперь тот собрался заниматься сам, впрочем предупредив чтобы «Усатого» не выпускали из видимости и пока вывели, вместе с участвовавшими в перестрелке «лианозовскими», из игры…
Сын Алексея был в стабильно тяжелом состоянии, если и витала надежда на его выздоровление, то только у родственников – все дыхательные пути мальчика были обожжены, хотя снаружи не было ни одного ожога, да и вообще ничего, что могло бы угрожать жизни. Если бы всего на пару минут раньше его вытащили из машины, то он отделался бы легким испугом, так как осознать потерю матери был еще не в состоянии.
Этот маленький человек, будто бы боролся со смертью сознательно, хотя бы для того, чтобы
…Уже на третий день, когда все допросы еще были запрещены, а клиент ожогового отделения, охраняемый одновременно четырьмя сотрудниками новообразованного спецподразделения милиции СОБР, с пристегнутыми к кровати руками был посещен человеком, которого он узнал не сразу, а вспомнив, почему-то не был удивлен…
…«Седой», придвинув услужливо поданный стул к самому изголовью и присаживаясь, загадочно улыбался, глядя прямо в глаза больному, но это не выглядело издевкой, а скорее попыткой вернуть понимание многогранности и многополярности мира, в котором еще есть добро, надежда и спасение. Все, что нужно было человеку, одетому в белый халат посетителя – понять доходят ли его слова до сознания раненного арестованного или нет. Получив положительный ответ, моргнувшими глазами, гость начал, заранее попросив всех удалиться из палаты, очень внимательно глядя в, полуприкрытые опухшими веками, но смотрящие на него, глаза:
– Все очень неважно складывается, друг мой, единственный, кто может вам всем помочь, сидит сейчас перед тобой. Не верь ни единому слову, которые во множестве услышишь завтра. Хотя у Виктора Ильича то же далеко не все гладко – предъявленное обвинение в убийстве и…, но ни это главное, против вас включились силы, противостоять которым вам, в одиночестве, по крайней мере без поводыря, будет сложно. Суть – я предлагаю решение всех вопросов моими ресурсами в замен просто обещания подумать о предлагаемой мною службе…, не совсем государству, но Родине, кажется именно ты объяснял мне когда-то разницу между двумя этими понятиями. Я не требую ответа сейчас, просто… – Алексей с трудом зашевелил губами, что заставило пришедшего наклониться:
– Ииияяяя… – «Седой» сразу понял, что судьба супруги точно не была известна прикованному, в прямом и переносном смысле, к постели, а лучшим и полезным для дела станет только правда – по крайней мере сейчас:
– Алексей…, я не вправе лгать…, даже скрывать…, – эх…, ни я должен это говорить! Но раз так…, жив только твой сын, но состояние его не внушает надежд… – Глаза, внимательно слушающего, закрылись, мышцы расслабились распластав ноющее тело с растерзанной душой. Нет, слезы, такой киношной и такой нужной при описании и увеличении чувственности действия описанного, не было. Потухший огонек взгляда, как одиноко упавшая у камина искорка, еще каким-то образом жившая и дающая, пусть и микроскопический отблеск и даже не красного, а желтоватого оттенка, превратилась в пепел, как и все, к чему он теперь будет прикасаться…
Он не чувствовал ничего и не заметил как уходил «Седой», прежде вложив ему что-то в руку. Где-то вдалеке остались слова, произнесенные удаляющимся в никуда голосом о том, что с этим делать. Через какое-то время придя в чувства, Алексей вспомнил о них, взглянул на какой-то брелок, зажатый в ладони, но кроме светлого креста больше ничего не разглядел… Боль пронзила все тело, на немного задержалась в голове и медленно начала сползаться к груди, где все отчетливей проявлялась одной и той же пульсирующей мыслью: «Зачем мне все это, если ее больше нет?!»…
Следующий день показал правоту слов «Седого», правда на еле слышный вопрос о его жене, Алексей получал неизменный ответ:
– Да чо ты все о ней, забудь с твоим-то сроком и о бабе думать!.. – Правда, по мнению следователя в самый подходящий момент, чтобы расслабить и так уже выбившегося из сил и словно распятого на койке, как на кресте, что забавляло милиционера, он добил «Солдата»:
– А ты разве не знаешь, что твой тесть – «великий стрелок». Именно он первой же пулей и ухлопал дочь, аккурат в височек попал?!.. Нет?… Ну, тогда извини… – Такая ложь, правда, после оказавшаяся правдой, да еще в таком тоне, кроме негодующей ненависти больше ничего не могла вызвать.