Шкуро: Под знаком волка
Шрифт:
Медленно двигался к перрону исходящий седым паром состав. Приходилось ожидать у начала перрона, поскольку неизвестно было, где искать приехавших» Встречающие надеялись, что пассажиров с детьми не так много, и Лену можно будет заметить издали. Стахеев, как и полагается отцу, первым увидел незабываемую фигурку Лены, закутанную в платок, но не потерявшую женской поэтичности. Лена несла ребенка. Рядом несла узлы сопровождавшая ее Буракова, в кожаном пальто с меховым воротником, но тоже в платочке.
Михаил Петрович сумел обнять сразу обоих — и Лену, и сына. Чуть приоткрыв,
— Закрой скорее — простудится, — грубо прикрикнула Лена.
Собравшиеся представились:
— Воронецкий Леонид Борисович, из команды поезда Троцкого.
— Буракова Екатерина Тимофеевна, завотделом Воронежской Чека.
— В командировку или просто провожаете? — поинтересовался Воронецкий.
— Подружку как не проводить? Она меня выручала. На Кавказе от Шкуро прятала. А так я в Москву по делу — на курсы при ВЧК. Языки буду изучать. Я ж гимназию окончила.
У Воронецкого все было рассчитано по минутам, и на Разгуляе он только помог по сугробам донести узлы и мешок с вещами и продуктами. В дом даже не зашел. А здесь и натоплено по-праздничному, и полный домашний уют: белоснежная кроватка для ребенка, на столе все, что позволяет достать время, даже белые булки.
— Это ты все можешь прятать, — командовала Буракова. — Мы тебе не такое привезли. Даже вино Донское. А такого масла ты никогда не ел.
— А вот такое вы не привезли, — сказал хозяин и подвел к супружеской кровати.
Там лежала белая шерстяная кофточка с красной вышивкой.
— Вот подарочек, — восхищалась Буракова. — Ох и любит тебя муженек. Как это он так тебя одну оставил?
— Катя, я все эти месяцы не жила, мучалась. Смерти ждала.
— Ты, Миша, и не знаешь, как страшно ей там было. Дом сожгли, Назаркиных убили, Буйковых. Вы и их знали, Михаил Петрович…
— Не надо, Катя, — попросила Елена Аркадьевна.
— Она вот такая, — возмущалась Буракова. — Не хочет рассказывать, кто ее хотел вместе с ребенком прикончить.
— Однако ж какой-то добрый казак увел нас, а я его и не знаю.
— Ты и тех не знаешь, которые наших рубили и дом жгли. Чека сама раскопает. Пощады никому не будет. Поймать бы еще самого Шкуро!
Маргарита держалась и вела себя так, как и должна себя вести подруга молодой матери: нянчила, пеленала, ласкала, восторгалась семенным сходством, но и к разговору прислушивалась. Ее заинтересовали курсы, на которые направили Буракову.
— Скажите, Катя, — спросила она, — а меня могли бы туда принять. Я ведь тоже гимназию закончила. И у меня два языка — немецкий и французский.
— Документы надо, происхождение, — строго объяснила Катя. — Ну и чтобы кто-нибудь написал. Какой-нибудь начальник. Там у нас в Чека, знаешь, такие сидят, что глянет один раз и наскрозь тебя видит.
Вскоре Катя ушла туда, где ее ждали. Михаил возился с ребенком — еще не надоело. Маргарита вспомнила о Палихине: «Где он?» Хозяин объяснил, что тот воюет в конной Буденного. «Скоро и мы с Аркашенькой будем буденновцами».
— Нет уж, — резко возразила Лена» — своего сына я на
— Адресок бы дал? — попросила Маргарита. — С его письмом и на курсы примут.
— Как же тебя в ВЧК возьмут, если ты с офицерами связана? — сделав удивленное лицо» спросила Лена» когда муж вышел из комнаты.
— А кто узнает? — холодно посмотрев на подругу, проговорила Маргарита. — Ты, подружка, тоже была связана. Еще как.
— Замолчи, дура! Не было ничего! Это я так тебе брехала.
Он чувствовал, что «волки» уже в загоне, однако без надежды жить нельзя, а кроме надежды оставался еще и поезд с волчьими чучелами и музыкой, оставались и его офицеры и слава на всю Кубань. Выезжал Шкуро в станицы, говорил речи, убеждал разъехавшихся по домам казаков вновь собираться в отряды» назначал командиров, планировал выход на фронт. В своем доме, в Пашковской, на Крепостной улице устраивал ежедневные приемы просителей. Вечерами бывал в театре со своими офицерами — ему оставляли ложу. Жена отдыхала в Кисловодске.
В антракте душещипательной истории «Женщины и вино» он заметил в зале Гринчука в гражданской одежде: тот стал подавать знаки. Шкуро кивком пригласил его в ложу, но Гринчука опередил член Рады Миньков, прилип к генералу с газетой «Утро Юга» в руках. Захлебываясь, торопясь, он обвинял Шкуро в обмане людей. Как будто можно прожить — и тем более провоевать без этого обмана.
— Вот вы говорили журналисту, — возмущался Миньков, — что теперешнее наступление красных — это нажим отчаяния. И вот дальше: «Можно быть уверенным, что нынешнее наступление большевиков является последней конвульсией издыхающего уже большевизма. Это наступление является последней попыткой большевиков преградить нам путь на Москву, и разбив на этот раз большевиков, мы сможем уже без препятствий идти к Москве». Ведь это же… Это же… Красные у Ростова. Таганрог взят…
— Успокойтесь, господин Миньков. Конечно, журналист кое-что преувеличил, но идет война, и газета должна поддерживать боевой дух.
Гринчук подождал, пока Миньков наконец освободит генерала, и отвел его в сторону.
— Андрей Григорьич, Врангель срывает формирование ваших казачьих частей. Потребовал от Деникина, чтобы тот по всем станицам дал телеграммы, что вы не имеете права формировать части.
— А что ж я имею право?
— Сказано: поднимать казаков на борьбу.
— Одни разговорчики. Да? А командовать будет дядя. Вот как они меня боятся. Врангель здесь, в поезде?
— Рядом с вашим.
— Еду. А ты там читай и слушай побольше. Чтоб не прозевать, когда нам всем драпать придется.
На автомобиле Шкуро доехал до вокзала, зашел в свой поезд, послал адъютанта Аликова в соседний врангелевский поезд. Через некоторое время Аликов вернулся и доложил, что в штабном вагоне едет генерал Шатилов. Шкуро слышал о нем — нечто вроде врангелевского хвоста: где один, там и другой. Великосветский разговор о сложном положении на фронте, о недоразумениях между Врангелем и кубанским геройским генералом Шкуро слушал вполуха, отреагировал, лишь когда услышал нечто серьезное: