Шлиман. "Мечта о Трое"
Шрифт:
— Разумеется, ваше превосходительство.
И действительно, в тот же день заявление музея составлено, а на следующий уже передано паше. Теперь Шлиману надо запастись терпением. Как ужасна эта необходимость ждать! Особенно когда ты не уверен, оправдана ли она. Нужно обрести эту уверенность!
И вот Шлиман, открывший так много забытых мест гомеровского мира, поздним вечером тайно покидает Гераклион. Ночью здесь не приходится опасаться, что за ним кто-то станет следить. Луна ярко освещает все вокруг. Наконец-то он на этом столь желанном и запретном холме! «Дворец имеет в длину пятьдесят пять метров, — записывает он, — а в ширину сорок три и три десятых. На западе
Шлиман возвращается в Геракл ион. Поспав час, выпивает чашку черного кофе и отправляется с визитом к кое-кому из политиков, которые могут быть ему полезны.
— Вы основательно заблуждаетесь, доктор Шлиман, — говорит ему один из них, грек по национальности, — вы могли бы не утруждать себя визитом к генерал-губернатору. У нас на Крите имеют влияние две партии, и только от них зависит, будет ли вам дано разрешение или нет. Одна из партий поощряет все раскопки, но она в меньшинстве. Нас больше, и мы сильнее, но мы изо всех сил противимся каким бы то ни было раскопкам, потому что мы греки.
— Именно как греки вы должны были бы проявлять самый живой интерес к моей работе!
— Мы и проявляем, можете не сомневаться, и в другое время мы поддержали бы вас. Но сейчас мы против. Это другое время настанет, когда мы избавимся от турок, обретем независимость или воссоединимся с Грецией. Но пока Крит в руках турок, мы не уверены, что вырытые памятники старины будут в сохранности; с теми же, что в земле, ничего не случится. Никто — ни генерал-губернатор, ни сам великий визирь — не может гарантировать, что мы сохраним те сокровища, которые вы найдете. Самое торжественное обещание может быть тут же нарушено, н наши коллекции под покровом ночи перекочуют в Константинополь. Возможно и другое: никто, и я в том числе, не может поручиться, что рано или поздно дело не дойдет до волнений, до восстания. Чем ответят турки? Они разрушат наш музей в Геракл ионе, чтобы ранить нас в самое сердце: ведь они отлично знают, как мы им дорожим. Вот как обстоят дела, доктор Шлиман. Мне, очевидно, нет надобности говорить, что сказанное здесь должно остаться между нами. Но я должен был открыть вам всю правду: ведь вы оказали моему народу столько благодеяний! Могу дать вам лишь один совет: подождите, пока наступят иные времена. Быть может, ждать уже недолго. И тогда вы будете у нас самым желанным гостем!
Крит — вулканический остров. Неспокойны его недра, бурен, как вулкан, темперамент его жителей. Историки разных эпох сообщают о сильных землетрясениях, которым то и дело подвергался остров; города его и жилища обращались в развалины.
Но не только жилища и города превращает в прах своим трезубцем Посейдон. Иногда рушатся, как карточный домик, самые прекрасные и обстоятельные планы.
Еще в августе Шлиман с восторгом сообщает Вирхову, своему вновь обретенному другу: «В сентябре мы начинаем раскопки на Крите!» Он пишет ему из Парижа, куда приехал на Всемирную выставку.
А в сентябре весь остров — от Гераклиона до Феста, от Ситни до Кании — пылает в огне восстания. Теперь уже ехать на Крит Шлиман не может.
Книга седьмая. ОДИССЕЙ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ
Здесь твой супруг Одиссей, домой он вернулся, хоть поздно.
«Одиссея», XXIII, 7
Глава первая.
В радость пришел Одиссей многостойкий, когда вдруг увидел
Край свой родной. Поцелуем припал он к земле жизнедарной...
«Одиссея», XIII. 353
В четыре часа утра (а осенью и весной — в пять) Шлиман, как правило, вместе с женой и детьми едет верхом к морю. Когда он возвращается после купания и кончает завтракать, приносят почту. Она частенько доставляет огорчения, но Шлиман всегда с нетерпением ее ждет. Иногда это целая сумка, иногда, значительно реже, — десятка два писем и газет. Из столиц разных стран приходят биржевые бюллетени, которые он, по старой привычке, все еще просматривает.
— Софья! — зовет Шлиман и распахивает одну дверь за другой, пока не находит ее. — Вести из Анкерсхагена! Наконец-то он согласился!
У этого письма долгая предыстория. Чем сильнее становилась тоска по родине, тем с большим нетерпением ждал его стареющий Шлиман. С тех пор как Вирхов вернул его отечеству, Шлиман часто бывал в Германии, не реже одного или двух раз в год, но всегда недолго: изучал музеи, читал доклады, лечился. Никогда в жизни он не позволял себе попусту тратить время.
Однако с того дня в горах Иды, когда Вирхов протянул ему как привет из Анкерсхагена цветущую ветку терна, образы родного края, где он провел детство и юность, больше его не покидали. С тех пор как он стал купцом в Амстердаме и Петербурге, он никогда не прекращал оживленной переписки с сестрами и знакомыми былых лет.
Но Шлиману хочется самому побывать на родине и невероятно долгий срок — целых два месяца! — не быть больше всемирно известным доктором Шлиманом, а только анкерсхагенским мальчишкой, который, наконец, больше чем через полвека вернулся в родные края.
Владелец имения Винкельман — ему давно уже принадлежал Анкерсхагеи — неоднократно приглашал его с женой, детьми и прислугой пожить в замке Хеннинга Браденкирла. Шлиман любезно благодарил и уверял, что не преминет воспользоваться приглашением. Но не так представлял он себе возвращение на родину. Он хотел вернуться в старый, крытый соломой пасторский дом.
Кажется, чего же проще? Тем более что пастором в Анкерсхагене был с некоторых пор его двоюродный брат. Ответ пастора Беккера не заставил себя ждать, однако из письма чувствовалось, что он находится в известном замешательстве. С одной стороны, смущало родство, о котором еще его родители охотно бы забыли или, с еще большим удовольствием, — отреклись. С другой стороны, он, тихий, скромный деревенский пастор, и в самом деле не знал, как ему вести себя с человеком и к тому же его двоюродным братом, о котором чуть ли не ежедневно пишут в газетах.
Но, несмотря на это, пастор Беккер убежден, что его знаменитый двоюродный братец все же не без заскока! Он раскопал и Трою, и полные золота гробницы Микен, и царский дворец Тиринфа, а похоже, что у него нет большего желания, чем порыться в анкерсхагенском кургане. Невозможный человек! Да и детей своих он велел крестить по греческо-православному обряду, а ведь такое вовсе не пристало сыну лютеранского пастора, даже если отец и не очень-то заслуживал этого звания.
Вот почему ответ пастора Беккера и выходит несколько кратким и растерянным. Шлиман, обычно воспринимающий самые тонкие оттенки выражений, не замечает этого. Едва получив письмо, он тут же берется за перо, пишет пространно и сердечно. А чуть позже посылает двоюродному брату свою новую большую работу о Трое с дружеской дарственной надписью.