Шлиман
Шрифт:
«Профессиональных специалистов» нужно было ошеломить чем-нибудь потрясающим.
А потрясающего по-прежнему не было.
Шлиман решил уточнить топографию Трои. Холм Гиссарлык был слишком мал для большого города с многотысячным населением. Шлиман считал его Пергамом. Самый город, очевидно, лежал в долине, под холмом. Открытие этого нижнего города должно было внести полную ясность в вопрос.
В мае, когда немного обсохла земля, в разных местах долины стали рыть глубокие колодцы, доходившие до материка. Разведка принесла действительно неожиданные результаты: много глиняных черепков, остатков
С тем большим рвением Шлиман продолжал раскапывать Гиссарлык. Он возобновил поиски на севере и северо-западе, нашел продолжение ранее открытой доисторической стены, проломил несколько поздних стен. Заступы изо дня в день обнажали развалины, камни, стены без надписей. Все трудней становилось разбираться во всей этой путанице наслоений, в лабиринте обрушенных временем построек. И вот утомление стало охватывать искателя. Он был болен. Уже не помогал хинин. Друзья и недруги присылали ему вырезки из газет, в которых ученые-специалисты и просто журнальные писаки издевались над его «гомеровской» страстью. Турецкая администрация продолжала придираться ко всякому поводу.
В мае умер отец Софьи. Она уехала в Афины на похороны. Шлиман остался один и почувствовал себя совсем покинутым.
В это время он писал своему издателю:
«Тяготы и лишения превосходят мои силы. Я решил продолжать раскопки до 1 июня, а потом навсегда их прекратить. Теперь я буду копать только в Греции и начну с Микен».
Но оторваться от Трои было не так легко. Шлиман все оттягивал намеченное прекращение работ. Из Афин вернулась Софья. Приободрившись, Шлиман решил продлить раскопки до 15 июня. Он все еще не мог отказаться от надежды.
За день до объявленного прекращения раскопок, 14 июня 1873 года, Шлиман спустился в раскоп, как всегда, в 6 часов утра. Несколько рабочих расчищали стену в западной части холма; в том месте, где сливались три траншеи: северная, западная и южная. Под фундаментом одной из древних стен что-то блеснуло. Рабочий ковырнул лопатой разок-другой, и из-под твердого слежавшегося веками строительного мусора показалась какая-то позеленевшая от времени медная вещь.
– Стой! – закричал Шлиман.
Удивленно взглянув на хозяина, рабочий опустил заступ.
– Стой,- повторил Шлиман уже совершенно спокойно. – Пора завтракать. Это потом откопаем.
И попросил Софью объявить перерыв на завтрак. Было семь часов утра. Обычно перерыв начинался в одиннадцать. Но Софья, ни о чем не спрашивая, собрала рабочих и объявила пайдос (Пайдос – перерыв, или, точнее, «шабаш» (греч.)).
Через минуту, посовещавшись с мужем, она объявила всем, что рабочие сегодня могут идти домой. Дневной заработок за ними сохраняется. Сегодня эфенди (Эффенди – господин (турецк.)) именинник.
Рабочие ушли. Тогда Шлиман, вооружившись большим ножом, принялся выковыривать из-под стены таинственный предмет.
Камни ветхой стены, подкопанные снизу, грозили в любую
Несколько раз Софья поднималась из раскопа к жилому дому, унося что-то тяжелое под большой красной турецкой шалью.
Солнце садилось, когда Шлиман и Софья, закончив работу, заперлись в своем домике. Лучи заката червонным золотом заливали комнату. А на столе, как сгусток вечернего солнца, сверкала груда металла.
Груда темного червонного золота.
Достойная награда за три года лишений и безостановочного труда. Вот оно наконец, доказательство, – несомненное и решающее доказательство, которого Шлиман так долго искал!
Сокровище троянского царя Приама – ибо кому же иному могло оно принадлежать? – лежало перед Генрихом и Софьей Шлиман на простом дощатом столе.
Они сосчитали, взвесили и записали найденные предметы.
Золотые чаши и кубки (самый большой из них весил 600 граммов). Кубки из серебра и электрона (Электрон – сплав из четырех частей золота и одной части серебра, употреблявшийся ювелирами древности). Две потрясающей красоты диадемы из золотых цепочек. Двадцать четыре золотых ожерелья, шестнадцать статуэток. Огромная серебряная ваза, из которой на стол высыпался дождь мелких золотых вещиц – серег, колец, булавок, свитых змеей браслетов, пуговиц, – всего около 8700 предметов.
Кроме этого, медная и бронзовая посуда и оружие.
Шлиман перебирал в уме мельчайшие подробности и обстоятельства, при которых был найден клад. Предметы были сгруппированы в углублении под стеной так, будто клад когда-то был заключен в четырехугольный, ныне совершенно истлевший деревянный ящик. Это казалось тем более вероятным, что возле клада Шлиман нашел бронзовый стерженек с большим металлическим наростом, очевидно ключ, «чрезвычайно похожий на ключи несгораемых касс в банках», как отметил Шлиман в дневнике.
Весь клад был прикрыт большим круглым медным предметом, в котором Шлиман не колеблясь признал щит. Тут же был странной формы медный шлем.
Бережно взяв диадему, Шлиман надел ее на голову Софьи, застегнул вокруг ее шеи ожерелье, на руки надел запястья, вдел тяжелые подвески в уши. Золото Елены Прекрасной на жене Генриха Шлимана – что могло быть радостней для этого человека, посвятившего свою жизнь Гомеру!
Софья действительно была очень хороша в этом уборе.
Когда клад убрали в ящик и заперли на замок, Шлиман стянул с пальца Софьи обручальное кольцо и с отвращением отшвырнул его. Женщина, носившая диадему Елены, не должна больше прикасаться ни к какому другому золоту!
Поздно ночью, уже засыпая, Шлиман подумал о том, что стал обладателем огромного богатства,- ведь все это было обыкновенным золотом, которое стоит много денег.
Ему стало смешно. Наделать монет и медалей из золота Приама – веселая шутка!
Назавтра пришли рабочие. Как ни в чем не бывало Шлиман продолжал раскопки. На том месте, где нашелся клад, рабочие кирками взрыхлили почву. Не нашли ничего, кроме обломков двух изящных серебряных финалов. Разломы были свежие – землекоп разбил фиалы ударами своей кирки. Потом нашли третий, уцелевший фиал.