Шлюпка
Шрифт:
— Что вы имеете в виду? — переспросил Хоффман.
— Вон у нее какой крен.
Из-за того что Харди переговаривался, естественно, с теми из мужчин, которые сидели ближе к нему, складывалось впечатление, будто только к ним он и прислушивается. Мистер Синклер, у которого отказали ноги, но не голова, и священник, чьим моральным авторитетом нельзя было пренебрегать, сидели в носовой части шлюпки, не имея возможности поговорить с Харди, но сейчас они вступились за женщин. Мистер Синклер сказал:
— Некоторые хотят узнать, нет ли там их спутников или мужей.
Его приятный тембр придал этому пожеланию особую убедительность.
— Не далее как вчера вы говорили, что наша шлюпка перегружена. Если вы правы насчет второй шлюпки, туда можно было бы пересадить несколько человек.
Но его голосу не хватало силы, отчего такое предложение прозвучало необдуманно и вяло. Не дав ему договорить, Харди замотал головой:
— Сами посудите: будь у них возможность принять на борт кого-нибудь еще, неужели люди из перегруженной шлюпки не использовали бы такой шанс? Те шлюпки гораздо ближе друг к другу, чем к нам.
— Надо хотя бы переговорить с пассажирами, — стоял на своем полковник.
— Так и быть, — сдался Харди после долгой паузы. — Подойдем на расстояние слышимости, а дальше я сам решу.
Гребцы налегли на весла, а у меня перехватило дыхание на подходе к ближайшей шлюпке. Я молилась о встрече с Генри, не смея надеяться. Мэри-Энн зашептала, что готова принести в дар морю свое обручальное кольцо, лишь бы ее мать оказалась в одной из этих шлюпок, и я знала, что такие мысли возникают не только у нее. Мы шли навстречу солнцу, и его слепящие лучи мешали разглядеть лица. Только вблизи я узнала Пенелопу Камберленд, с которой познакомилась на «Императрице Александре», но мужчин насчитала всего четверых, и Генри среди них не было. Под горестные вздохи мистер Харди вскричал:
— Ближе нельзя! Суши весла!
Какой-то бородач осведомился, как мы держимся; потом они с Харди еще обменялись парой слов, перекрикиваясь на расстоянии.
— Со вторым вельботом контакт есть? — спросил его Харди.
— Есть! — прокричал в ответ бородач, который, видимо, был за старшего. — Там народу — менее половины лимита, но с ними судовой штурман, так он, похоже, спятил: говорит, им нарочно пробили днище. Хотел часть пассажиров пересадить к нам, а когда я отказал, он двоих вышвырнул за борт. Пришлось их подобрать. Сами видите, что у нас творится.
Действительно, та шлюпка была перегружена сверх всякой меры — как и наша.
— Среди вас моряки есть? — прокричал Харди.
— Нет!
— Аварийный запас под банками — нашли?
Бородач кивнул. Мистер Харди прокричал ему, что перед крушением были отправлены сигналы бедствия и несколько радиограмм, а значит, помощь должна подоспеть в течение суток, самое большее двух; что пора бы кому-нибудь уже прийти нам на выручку и что в ожидании спасательной операции нам выгодно держать друг друга в поле зрения.
Меня даже не насторожило, что мы впервые услышали о каких-то радиограммах, но мужчины стали наперебой допытываться, каково было их содержание и поступил ли хоть один ответ.
— Какой там ответ, когда на судне пожар был, — отрезал Харди и тут же спросил бородача, известна ли ему фамилия штурмана с другой шлюпки.
— Блейк! — прогремело в ответ. — Его фамилия Блейк! — И бородач махнул в сторону другой шлюпки, качавшейся на волнах в четверти мили к востоку.
— Блейк? Точно? — переспросил Харди, обращаясь скорее к себе, нежели к своему собеседнику, и мне показалось, что по его лицу пробежала мимолетная
С этими словами он дал гребцам знак к отходу.
— А как же вторая шлюпка? — забеспокоился полковник, но мистер Харди наотрез отказался к ней приближаться, заявив, что ему и без того все ясно.
Полковник заворчал, но смирился; если решение мистера Харди и было кому-то не по нутру, все прикусили язык. Сейчас я склоняюсь к мысли, что пренебрежение полупустым спасательным средством стало нашей роковой ошибкой. Трудно было поверить, что этот Блейк будет продолжать расправу, а их знакомство с мистером Харди могло сыграть нам на руку. До сих пор удивляюсь, почему смолчала миссис Грант. Если она и собиралась вмешаться, ее, видимо, опередил полковник, изменивший направление разговора.
— Откуда вы в таких подробностях знаете, что происходило в радиорубке? — обратился он к мистеру Харди.
— От Блейка. Когда рвануло, вся палубная команда бросилась наверх, к шлюпкам, чтобы обеспечить посадку пассажиров. Я смотрю — Блейк уже тут. Это, кстати, он мне приказал: «Давай-ка в четырнадцатую, дружище. Без моряка на борту им каюк».
И правда, мне смутно помнилось, что в тот трагический день мистер Харди у меня на глазах переговаривался с каким-то человеком. В других обстоятельствах я бы решила, что они ожесточенно спорили, но среди общей сумятицы и неразберихи такое даже не пришло в голову. На мой взгляд, те двое почти не различались формой одежды, только у Харди рукава были гладкими, а у другого на обшлагах поблескивал золотой позумент. Теперь мне стало казаться, что именно этого человека и остановил Генри, когда мы выскочили на палубу после взрыва. Вскоре появился Харди; тот офицер сразу оставил нас на его попечение, а сам побежал дальше. Признаюсь, среди этого хаоса я мало что соображала и опомнилась лишь тогда, когда меня подхватили чьи-то сильные руки. Шлюпка начала опускаться; передо мной промелькнуло взволнованное лицо мужа, и больше я его не видела.
Мистер Харди решил нас приободрить. Напомнил, что мы находимся в районе оживленных морских путей, и объявил, что держит курс на Большую Ньюфаундлендскую банку: в этом названии чудилось нечто прочное и незыблемое, сродни меловым скалам Дувра или облицованной мрамором громаде здания, где служил Генри.
— К вашему сведению, этот район нанесен на карту, — добавил Харди.
Как такое возможно? — усомнилась я, в отчаянии озираясь по сторонам. Мыслимо ли отличить один квадрат океана от другого, если здесь нет никаких ориентиров, ни клочка суши, а есть лишь бескрайняя синева, играющая нами, как жалкой пылинкой?
Харди с самого первого дня вызывал у меня восхищение. Тяжелая нижняя челюсть и слегка выдающийся вперед подбородок не делали его менее привлекательным, но скитания по морям наложили свой отпечаток на его внешность и осанку. Его открытый, бесхитростный взгляд не вязался с образом прожженного морского волка. Даже в этом тесном мирке Харди постоянно был при деле. Похоже, он сроднился с морем, но никогда с ним не фамильярничал; единственный из всех, он принимал наше положение как данность. Все остальные роптали. Мэри-Энн донимала соседей бесконечными сетованиями: