Шмели и термиты
Шрифт:
Многие долго пробирались сюда пятясь, концом брюшка вперед, пока нашли проход пошире, чтобы повернуться. Те, что бегут головой вперед, заметно опережают их. Одни за другим появляются они у самого края пролома с песчинками в жвалах. У иных вроде и нет никакого груза, но вот приподнята голова, разведены челюсти и из открытого рта неожиданно выжимается густая капелька строительной пасты. Рабочий нес ее в себе: может быть, потому она и не успела подсохнуть. Здесь — на месте аварии — эта капля выбрасывается и пускается в дело.
Наклонив весьма подвижную голову почти под прямым углом к оси тела,
Вся операция проделывается изнутри. Строители и не показываются на свет. Снаружи видны только то и дело появляющиеся и исчезающие желтые концы непрерывно движущихся усиков да блеск хитиновых черепов. Нечто похожее мы видели у шмелей, когда они чинили купол поврежденного гнезда, заделывая его воском и землей.
Все уже и меньше становится заделываемая быстросхватывающей строительной массой щель. Один за другим скрываются в нее термиты из числа тех, что прикрывали участок извне. Они спешат. Им и следует торопиться, не то что шмелям. Шмель найдет путь в гнездо и позже, хоть завтра, ему ничего не стоит ночь провести в венчике цветка, а у термитов в подобной обстановке промедление — смерти подобно. Кто не успеет вернуться домой, останется за порогом, а кто останется за порогом — обречен. Ведь в одиночку, оторванный от семьи, термит долго жить не способен. Какое-то время каждый может протянуть, по и только.
Вне дома, без семьи, для термита не существует ни крова, ни корма, ни тепла, ни влаги, ни даже воздуха, хотя всего этого может быть вокруг сколько угодно. Оторванный от семьи, он, если даже его не растерзают муравьи, не проглотит ящерица, не склюет птица, все равно погибнет раньше срока.
Тем не менее кажется — ничто и никто в гнезде не зовет и не ждет запаздывающих.
В последний раз мелькнула изнутри темная голова солдата с кривым зубчатым оружием, светлая голова рабочего с крупицей строительного материала в челюстях, и пролом заделан окончательно.
Гнездо вновь закупорено и забронировано, вновь отрезано и от внешнего мира, и от тех, кто не вернулся в гнездо, для кого более нет возврата.
Все это можно наблюдать на термитнике круглый год с весны до осени, но только не в тот выдающийся день и час его жизни, только не в те минуты, когда накопившиеся в термитнике скрытые силы вырываются из мрака на свет, из-под земли на воздушный простор, из глубин гнезда ввысь.
Это лёт крылатых, или роение, как его чаще, хотя и не совсем точно, называют.
В определенное время года (не только у разных видов термитов по-своему, но и у каждого вида в разных местностях не одинаково), чаще всего после первого обильного теплого дождя, постоянный ход жизни гнезда начинает давать перебои. У одних термитов это происходит обычно на рассвете, у других — в полдень, у третьих — к вечеру, у некоторых же — в сумерки или даже ночью, в темноте.
Впрочем, в темноте роятся совсем немногие термиты. В большинстве им требуется для вылета свет.
Крылатые могут вылетать и на электрический свет, но он должен быть достаточно ярким. При красном свете роение прекращается, зато ультрафиолетовое освещение, даже слабое, вполне устраивает крылатых.
Роятся, разумеется, не молодые, только еще разрастающиеся, и не старые, уже угасающие гнезда…
Но если гнездо в расцвете сил, то для него ранний весенний дождь проливается не бесследно. Душная, парная жара проникает сквозь оболочку гнезда в коридоры и камеры, нарушает привычное движение цепей, вырывает из них взрослых рабочих и солдат. Сначала поодиночке, потом массами они стягиваются кверху и сосредоточиваются в обычно полупустых верхних этажах, ближе к покрывающей гнездо сплошной кровле.
Все идет здесь сейчас не так, как обычно.
Рабочие сами принимаются вскрывать ходы, ведущие из крепостных темниц гнезда на волю. В нескольких местах по крупинке изнутри выщипывается укрытие купола. Рабочие прогрызают в нем узкие, не шире чем на одного-двух термитов, отверстия. И едва они проделаны, в них вырастают темные головы солдат, принявших пост охраны.
Пока рабочие изнутри пробивали ими же так старательно строившийся купол или прорывали ведущий из глубины гнезда новый ход на поверхность земли, под открытое небо, в тесные камеры и емкие залы самой верхней части гнезда постепенно собирались массы крылатых, поднимающихся из более глубоких отсеков подземного лабиринта.
Еще совсем недавно каждое крылатое всячески избегало света и воздуха, проникающего с поверхности земли. Во вскрытых извне термитниках они первыми поспешно убегали в нижние горизонты гнезда или поглубже забивались головами в темные тупики камер. Сейчас свет и свежий воздух нисколько не страшат крылатых, наоборот — зовут и привлекают даже еще настойчивее, чем остальные. Зовут в ослепительно сверкающий бездонный голубой небосвод…
Тысячи и тысячи рабочих и солдат готовятся проводить их в первую и последнюю вылазку во внешний мир.
Содержание углекислоты в термитнике, всегда более высокое, чем в воздухе, в эти часы особенно быстро возрастает и становится необычно высоким: здесь сейчас может быть чуть не пятнадцать-шестнадцать процентов СО2.
Жаркий и еще влажный после теплого дождя, тяжелый, напоенный углекислотой воздух гонит крылатых из гнезда, зовет на волю.
Последнее, что еще удерживает всех в слепых и тесных камерах и ходах лабиринтов под куполом, — это тяга к толчее, к тесноте, необходимость чувствовать всей поверхностью тела прикосновение стенок тесных коридоров, углов, поворотов, тупиков, наконец, касание тел других термитов, обгоняющих и бегущих навстречу. Существование такого на первый взгляд странного тяготения, такой ни на что не похожей потребности может показаться невероятным, однако установлено, что теснота действительно мила термитам. Для этого чувства термитологи изобрели особое название: «тигмопатия».