Сходник

Ростовцев Влад

Рядом с двором было и охраняемое место для лошадей и повозок с поклажей, однако Молчан не рисковал оставлять там самое ценное.

И хотя строению тому не было еще и года, кровососущая живность вселилась в него уже по-хозяйски. Впрочем, сие не столь уж и напрягало Молчана, перетерпевшего тьму данной нечисти в царьградском подворье, занимавшем целый квартал за городскими стенами близ церкви мученика Маманта.

Оный был славен не токмо муками, а и сотворением чуда дивного неимоверной лепости – отчасти перекликавшегося с подвигом апостола Андрея, воскресившего молитвой своей сначала одного

утопленника, а за ним и добавочных тридесять девять, складированных по его просьбе в одном месте, едва их выбросило волной. По истовой же молитве Маманта некий зело добычливый голубь особливой грузоподъемности накормил, влетая в окошко темницы сквозь решетку на ней, помиравших с голода узников – тем же числом 40, что и у Андрея, однако относительно живых, ведь не положены мученикам – нижним чинам в пантеоне святых, чудеса с воскрешением, равные апостольским.

А ночью двери темницы той, ясное дело, отворились сами собой и все насытившиеся вышли на свободу – тем и спаслись от тюремщиков из числа злостных язычников, закосневших в отрицании праведной веры.

Ибо не сомневался Молчан: сразу же по возвращении домой он, перво-наперво, отправится в бревенчатую мыльню – с каменкой и закопченными дочерна стенами и потолком, собственноручно спроворенную им в первый же год супружества с Доброгневой, вслед за переездом в собственную избу-новостройку, и пройдет очищение паром, смертельное для любых придомовых кровососов. А Доброгнева пропарит все его одежды…

И не провидел он, что в начале второй половины четыренадесятого века таковое же мытье в бане по-черному, да и терпимое отношение к кошкам, коих уничтожали в иных пределах за предположительную причастность к ведьмам и колдовству, спасет Русь и ее чистоплотных жителей от пандемии бубонной чумы, переносимой крысами, выкосившей тогда 60 миллионов человек населения Азии и наполовину сократившей Западную Европу, где даже высшая знать нередко пренебрегала не токмо омовениями, а и интимной гигиеной.

Напомним, что небезызвестный Людовик XIV, «Король-Солнце», источал столь интенсивное амбре, что иноземные послы, дружно старались соблюдать на приемах у его высочества максимальное удаление, ведь не было тогда противогазов. А Изабелла Кастильская, вдохновительница установления инквизиции в Испании, принципиально не мылась три года, пока не пала Гранада – последний оплот мавров, и всемерно гордилась этим! Хотя Фердинанд Арагонский, ее венценосный супруг, прохладно отнесся к сему подвигу, активизировав в знак протеста утешения на стороне, и должно осудить оного ветреника за ущербность по части истового патриотизма…

Что до чумы, ее спроворил для Западной Европы татарский князь Джанибек, по чьему приказу осажденную генуэзскую Каффу – нынешнюю Феодосию, а она и называлась так еще при ромеях, забрасывали посредством катапульт чумными трупами в качестве биологического оружия, а генуэзские корабли завезли крыс с зараженнми блохами в Средиземноморье. Вследствие чего и был написан «Декамерон», к коем семь молодых дам и три молодца, укрывшись от чумы в двух милях от Флоренции, десять дней подряд поочередно рассказывали друг другу занимательные фривольные истории, общим числом сто.

Однако Русь, исключая Псков, Новгород и частично Москву, почти

не пострадала от той эпидемии. Ведь наши пращуры обожали париться, никогда не экономя на воде для помывки, чем из скаредности и по сей день грешат просвещенные европейцы. А баню по-черному протапливали березовыми дровами, содержащими деготь с углеводородами и фитонцидами, и она насыщалась паром, имевшим выраженный бактерицидный характер…

Труды первого дня на торге Молчан завершил в честной компании.

Назавтра, уже под вечер, уговорил его на трапезу с участием заезжего новгородца владелец постоялого двора, именем Голот. С оным довелось, было, сражаться в одном строю и даже вырезать вострым ножом наконечник стрелы, застрявшей в его предплечье. Гость-де вовсю подвирает, зато слушать его – одно удовольствие, да и стол будет обильным.

Однако допрежь изрядно вылил он колодезной водицы на главу свою, дабы посвежела от употребленного пополудни. Ведь обильно наливал давний знакомец, именовавшийся в Тмутаракани Евпатием, однако не открывший из конспиративной вредности своего нынешнего секретного прозвания.

И прояснившись разумом, Молчан еще раз восстановил в памяти все колоритные детали сей встречи, коя немало открыла ему, а единою и вовсе ошеломила. Оное образное выражение означало в стародавние времена: основательно врезать чем-то тяжелым по чуждой главе, облаченной в шлем-шелом, временно ввергая сию в ступор…

II

Начиналось так. Сбыв к полудню изрядно товара, Молчан оказался пред дилеммой: стоять ли ему до вечера, торгуя оставшийся бобровый жир, либо перенести на завтра. Ведь захотелось чуток передохнуть, фланируя вдоль речного бережка. А вдруг ход его дум нарушил негромкий оклик. Нарушителем оказался мухортый мужичок, коего он намедни наладил прочь.

– Не вовремя ты! Перебил мои размышления о высоком! – покривился Молчан. – Ясно же изложил для твоих начальствующих: не стану сходничать на них. А вновь заявился! Даже на торге не укроешься! Днесь-то зачем?

– Хотел бы повстречаться с тобой Будимир – знакомец твой по Тмутаракани, – уведомил вятича-охотника вятич из Секретной службы, промышлявшей нашего мастера ловитвы.

– Будимир? Единадесять лет не виделись. Есть, что нам вспомнить! Зови!

– Се он тебя зовет. Тут, неподалеку. И стол накрыл, – пояснил посланец.

– Стол без доброго меда – одно позорище! Помнит ли о том Будимир?

– Да меда на пятерых хватит! И снеди полно…

– А вдруг твои начальствующие учинили мне ловушку? С таковых станется! – изобразил сомнение Молчан, а он и точно насторожился. – Войду, а вместо знакомца пятеро поджидают меня, дабы заковать в железа. И незнакомые все! Еще и в меде откажут! – сами выдуют…

– Нет там иных! Будимир токмо, да страж на вратах.

– И все же остерегусь. Эй, Забой, подойди!

Шорник Забой, торговавший неподалеку ременные упряжи, шоры, седла и уздечки, бившийся давеча с лесными разбойниками, являлся удальцом, первейшим в любом кулачном бою, при том, что по числу извилин в черепушке находился на значительном отдалении от любых первых в ином, а и вторых.

И любому, кто не устрашался выступить супротив, сильно везло, аще начинал шорник с разящей шуйцы!