Шофер. Назад в СССР. Том 2
Шрифт:
По щекам Екатерины Ивановны покатились слезы, которые она тут же стала утирать голой рукою. Маша, подоспела, протянула ей белый свой, будто бы светящийся в ночи платочек.
Как-то опасливо приняла Екатерина Ивановна его в свои руки.
— Спасибо, милая, — сказала она тихонько голосом, — потом будто бы смущенно, так, словно совсем и недостойна она этого платочка, стала протирать им щеки, промакивать глаза.
— Паша, он хороший, — сказала она, протягивая платочек обратно, однако Маша отказалась, держите у себя, мол, — просто с искалеченной судьбой.
— Вы знаете, — спросил я, — куда Пашка
Она покачала головой.
— Я сказала бы Ивану Петровичу, если бы знала, — вздохнула она.
— Вы хотите, — я с интересом склонил голову, — чтобы вашего сына забрали в тюрьму? Вы не любите его, что ли?
— Что ты, — отпрянула она слегка, — очень люблю. Вот только, когда пришел он с колонии для малолетних, то стал очень уж злой.
Екатерина Ивановна опустила глаза.
— Злой и угрюмый, — добавила она грустно, — как подменили Пашу. А ведь в детстве был он добрым и отзывчивым. В пионерах ходил. В комсомольцы хотел. А потом, как зарубил он отца своего, так все пошло у него наперекосяк.
Маша от этих слов, закрыла пухлые свои губки руками, испуганно посмотрела на Екатерину Ивановну. Я слушал внимательно, не прерывал.
— И стал он будто бы неуправляемый. Непредсказуемый, — продолжала она, — навроде ежа ощетинился. Слова ему нельзя было сказать против, сразу кололся, ранил и друзей, и родных. Уж сколько мы с ним ругались-переругались. Сколько брата своего, он по всякому пустяку упрекал… И все понимаешь ли, — подняла она на меня свои поблескивающие глаза, — вроде как делает для семьи. Вроде бы трудится, не пьет, не гуляет зазря, а все тащит в дом. Говорит, что хочет нам сытой жизни. Да вот только как он тащит…
— Как? — Испуганно спросила Маша.
— Да так, — громко сглотнула Екатерина Ивановна, — что всем вокруг пусто и худо делается. По головам, поперек других людей идет. Не по-божески он это, — у Екатерины Ивановны затряслись губы, и она всхлипнула, — не по-божески…
Маша, придвинулась к жалкой женщине, приобняла ее за узкие плечики.
— Через причинение зла другим он идет, — продолжала Екатерина Ивановна, — и, таким образом, все злей и злей становится.
Тут, сломил Екатерину Ивановну спазм от рыдания. Стала она тихо, беззвучно плакать, спрятав маленькое свое лицо в ручки. Маша сидела рядом, тихонько гладила ее по спине. Я терпеливо ждал, пока женщина проплачется.
— Я уже давно поняла, — продолжала она, когда утерла новые слезы, — что с плохими людьми мой сын теперь заодно. С кем — не знаю. Но понятно мне было это уже давно. Сердце материно, оно же все чует.
Ох, Екатерина Ивановна… Правы вы, еще как… Стало мне жалко эту женщину. Знала бы, что сын ее связался с зампредом. Что теперь он на побегушках у спекулянта. Хотя, ей будто бы и не надо этого знать. Будто бы она и так все понимает.
— А потом, — продолжала она, — когда сказал мне Иван Петрович Квадратько, какие злые дела Паша снова делает, совсем уж я поняла, что такой дорожкой Паша и себя загубит и еще кого-нибудь, — она опустила глаза, — точнее сказать, он себя уж давно загубил. Еще когда поднял на отца топор. Только все не хотела я этого принимать.
— Вы пришли, — спросил я, — чтобы рассказать мне об этом? — Спросил я.
— Нет, — ответила она, помолчав, — хотела я у тебя просить прощения
Ничего я не ответил Екатерине Ивановне. Только коротко кивнул.
— И кто? Кто там шурует?! Ану, выходи! — Крикнул зампред Щеглов, сжимая в руках свою вертикалку.
Ночью в одиннадцатом часу, пожаловалась ему жена, что слышит, будто в огороде кто-то ходит, шуршит бурьяном, что высох от летнего зноя в рощице, которая за огородом. Долго Щеглов отнекивался выйти, но жена его все ж доконала. Взял он двустволку, снаряженную дробью номер пять, да пошел на огород с фонарем. Стал шарить теплым его лучом по посадке.
— Не кричите, Евгений Макарыч, — донесся из кустов хрипловатый голос, — эт я!
— Кто, я? — Спросил Щеглов, а потом принялся озираться. Всюду вокруг заговорили соседские цепняки.
— Пашка! Пашка Серый!
Щеглов нахмурился, опустил ружье.
— Можно мне выходить? — Спросил Серый приглушенно.
— Нет. Сам подойду.
— Только свет уберите.
— Дулю, — Щеглов взял ружье покрепче наперевес, зашагал по меже.
Приблизившись, увидел он меж деревьев и кустов терна Пашку. Тот смотрел на него перепуганными звериными глазами. В свете фонаря, казалось, поблескивают они совсем как у волка. Осунувшееся Пашкино лицо было серым, под глазами темнело кругами.
— Чего тебе тут надо? — Сказал Щеглов.
— Евгений Макарыч, — сказал Пашка, — опусти ружье. Я ж сам, как есть.
Пригнувшийся Пашка встал, развел руки, показывая себя беззащитным.
— Помощи мне от вас надобно.
Щеглов опустил ружье, но света не убрал.
— Не будет тебе никакой помощи, — сказал он, — после того, что ты наделал. Теперь, знаешь ли, придется свернуть все, что я раньше надумывал. Ты знаешь, что у меня сегодня милиция была? Что в колхозе с завтрашнего дня, аккурат с началом уборки, начнут по документам в конторе шуровать? Приедут с прокуратуры. А все потому, что ты натравил на Землицына своих черкесят!
— Я ж хотел как лучше, — сказал Пашка.
— А получилось, что загнал ты все наше дело псу под хвост!
Пашка замолчал. Пригнулся опасливо, когда особо горластый пес заголосил где-то вдали.
— Оно так случайно оборотилось, — не сдавался Пашка, — я все поправлю!
— Это как же? — Сказал Щеглов, — сам ты уже в бегах. Нас проверяет милиция. И пусть, вряд ли что они отыщут, но больше тут, в этом колхозе, в ближайшие годы нам ничего не поиметь! И все потому, что ты наперед думать не обучился!А теперь еще чего-то просишь? Какой-то помощи? — Щеглов сплюнул, — даже с судом ты опростоволосился.
Пашка серый молчал. Смотрел на Щеглова безэмоциональным взглядом.
— Хочешь, поди, — говорил Щеглов негромко, — чтобы я помог тебе выбраться покамест со станицы? Как другим?
— Да, — только и ответил Пашка, — пока все не уляжется.
— Тебя уже всюду будут искать, — сказал Щеглов, — за твои собственные проделки. Я тут вообще ни при чём. Чистеньким пока остаюсь. Квадратько весь день меня в собственном кабинете взглядом сверлили. Да ничего не высверлил. Потому что чист я.
Пашка все также молчал