Шофер. Назад в СССР. Том 2
Шрифт:
После этого я принялся собирать фару в обратном порядке.
Конечно, ехать с одной фарой — то еще удовольствие. Однако жаловаться мне не приходилось. Сейчас бы мог сидеть вообще без света.
Когда я выехал с элеватора, подходил уж второй час ночи. И хотя, когда я болтал с шоферами, знакомился с Андреем и ставил новую фару, то чувствовал себя довольно бодрым, как только сел в машину, подобралась сонливость.
И теперь, на обратном пути, мне приходилось с ней прямо-таки бороться. Ветер совершенно успокоился, дождь прекратил. Стояла совершенно
Дорога блестела под слабым светом одной фары. Приходилось ехать на дальнем свете и постоянно выключать его, когда впереди шла встречная машина, чтобы не слепить водителя.
Я промчался по трассе «Дон» вдоль Армавира. Добрался до поворота на Красную. Обратил внимание на то, что указателя тут, на перекрестке, и правда больше не стояло. Потому-то мужики с МАЗа и заблудились. Вернее, подумали, что заблудились.
В темноте я не мог заметить машины сразу. Только осветив дальним, заметил я кузов, стоящий задним бортом кверху.
— Ты что, — нахмурился я, почувствовав, как сон тут же сходит с глаз, — с дороги свалился?
Спустя мгновение, свет обнажил мне всю картину. Дорога, что вела от Армавира до Красной и дальше, к Отрадной, лежала на сооруженной специально для этого насыпи. Кое-где насыпь была высокой, где-то сползала до уровня остальной земли.
В этом месте было высоко. Самосвал, в котором я узнал, про сбитому, приплюснутому и спереди, и сзади кузову, зил, наискось слетел с насыпи. Носом он уткнулся в землю, а задним бортом вверх, к дороге.
Я сбросил скорость еще на подъезде. Остановил белку за ушедшим в кювет грузовиком, и не глуша двигателя, выпрыгнул из кабины.
По скользкой от сырости зеленой траве, покрывающей всю насыпь, я сошел вниз, в придорожный бурьян. Торопливо побежал к зилу, стараясь не путаться сапогами в высокой траве.
Машина ударилась сильно. Видел я как мост передних ее колес сдвинулся намного назад, а нос бампером уперся прямо в землю.
Дверь кабины была закрыта. Когда шарахнуло молнией, и все вокруг осветилось, увидел я человека внутри. Он лежал грудью на руле и был совершенно без чувств.
— Ты посмотри, — шептал я себе под нос торопливо, — как улетел. Живой ли? Вот бы живой…
Я подбежал, вцепился в ухо зеркала заднего вида, встал на выпуклое зиловское крыло. Переступив на скользкую, какую ступеньку под наклоном ступеньку, оперся другой ногой на бензобак. Распахнул дверь в кабину и осветил салон фонариком.
— Доездился, — поджал я губы, глядя на человека в машине.
Глава 24
В кабине фонарь освещал того самого белобрысого Колю. Коля лежал грудью на руле. Голова его бессильно висела над лобовым стеклом, в котором густой паутиной разошлись многочисленные трещины.
Лица Колиного я не видал, потому как был
— Как ты слететь-то умудрился с дороги, — прошептал я себе под нос, а потом полез в кабину.
Потянувшись, тронул я его шею. Сквозь кожу ощутил, как медленно, несмело пульсирует все еще в Коле жизнь.
— Живой, — выдохнул я, — Николай, етить тебя…
Я стал трепать его по плечу, попытался разбудить, привести в чувство. Так, сразу у меня не вышло.
Ладно. Будем по-другому. Тогда я напрягся, полез к нему в салон. Взял аккуратно, потянул так, чтобы поднять его от руля, глянуть в лицо. Когда увидел я Колю, то выругался матом.
Лицо парня, обильно залитое кровью, было безмятежно. От переносицы через лоб уходила в волосы большая рана.
— Как бы у меня на руках не умер, — проговорил я себе под нос.
И делать было нечего. Только везти в город, в больницу. Да сообщить, чтобы выслали милицию к месту аварии.
Эх… Нет тут мобильных телефонов, чтобы быстро и просто вызвать помощь. А простой телефон, где сейчас, по ночи найдешь? Тут быстрей бы добраться до больницы, потому как каждая минута на счету. Умрет еще.
И хоть этот раненый человек, что умирает сейчас у меня на руках, не очень хорошим, не мог я его оставить. Что-то сильное, что шевелилось у меня в душе, просто не позволило бы мне оставить человека в беде, кем бы он мне не был. И думалось мне, что это что-то, что шевелилось в душе, называлось одним простым словом — совесть.
Пусть он делал плохие вещи в своей жизни, но просто так бросить его… Не заслуживает он такой судьбы, хоть и дурак.
— Ладно, Коля, — сказал я сам себе, — если выживешь, с тебя новые фары.
Я взял его за руку, нырнул под мышку и взгромоздил вес его тела себе на плечи. Кое-как, с трудом, полез обратно с машины.
Когда, вымачивая потом сырую одежду, спустил я Колю на мокрую траву, то снова склонился над ним. Пощупал пульс.
— Бьется, — прошептал.
Потом, как мог аккуратно, взгромоздил Колю себе на плечи. Путаясь ногами в траве, пошел вдоль насыпи, собираясь с духом для того, чтобы взобраться по ней.
Когда решился, начал подъем. Ох и сложно мне пришлось. И хоть были это какие-то пять — семь шагов, но дались они с такой страшной натугой, что дважды, с Колей на плечах, я чуть не упал назад, в траву.
Ладно бы я, упал бы, отряхнулся, да пошел дальше. Но раненый мог такого падения не пережить.
С каждым шагом чувствовал я, как скользит под ногами мокрая от дождя трава, как норовит сила тяготения прижать меня к сырой земле. Мышцы, первым делом на плечах, а потом и на ногах, жгло от напряжения. Сам я удивился тому, каким крепким я оказался. Даже не думал, что есть в моем молодом теле такая выносливость.
Когда вошел я на обочину, то торопливо побежал к машине. Аккуратно, как мог, сложил с себя Колю на землю. Снял и сунул ему под разбитую голову рубаху.