Шофферы или Оржерская шайка
Шрифт:
– Чтоб никто не смел трогаться с места, – нетерпеливо ответил Вассер. – Плуты, сыгравшие нам эту проклятую шутку, наверное, хотят нас заманить в это затопленное поле, чтобы наши лошади там завязли; но не съезжай никто с накатанной дороги. Этих негодяев мы завтра отыщем, на нескольких из них есть мои заметки, а один даже и серьезно ранен; теперь же для нас самое главное отыскать пленных, а потому надо караулить окрестности этой деревни.
– Воля ваша, бригадир, – ответил другой, – но ища теперь этих добрых людей, я молю Бога в то
– Ты малый с добрым сердцем, – ответил ему вразумительно бригадир, – но ты будешь восемь дней под арестом, чтоб научиться не рассуждать, исполняя приказания. Я тоже отдал бы все, что имею, чтоб избавить этих бедных дам и славного этого господина от опасности, но скорее задавлюсь перевязью моей сабли, чем допущу скрыться порученным мне пленникам. Тут дело идет о нашей чести. Но полно болтать, поедем далее. Завтра будет светло. – И команда удалилась.
Беглецы наши долго еще сидели согнувшись. Когда шум окончательно замер, доктор встал.
– В дорогу и мы! – сказал он. – Говорят о раненых, значит, я понадоблюсь там. Пойдемте же и осторожней; слышали? Вас, так же, как и нас, не пощадят.
– Так вы положительно не хотите сказать нам, кто наши избавители? – спросил Даниэль у проводника после некоторого молчания.
– Еще раз, какое вам дело?
– Преданный человек, руководящий этим заговором, не разносчик ли, недавно встреченный мною?
– Если вы знаете, то для чего же вы меня спрашиваете? Я ничего не могу сказать вам, потом вам пояснят, когда захотят.
– Нечего делать! Но, доктор, еще одно слово. Вы нас, конечно, ведете в деревню, о которой сейчас говорил Вассер; разве вы не боитесь обыска жандармов?
– Не беспокойтесь! Человек, приказание которого я исполняю в настоящую минуту, похитрее, да и посильнее самого бригадира Вассера. Но не пробуйте отгадывать, вы ничего не узнаете.
Даниэль не смел настаивать: он смутно подозревал, что опасность еще сильнее той, которой они избегли, ожидала его и его спутниц. Между тем, из боязни напугать Марию он ничего не говорил, и молодая девушка теперь казалась вполне счастливой и весело шла вперед; что касается до маркизы, то все еще под влиянием потрясших ее слов дочери она молчала, позволяла, как ребенок, вести себя.
Через четверть часа новая преграда остановила их; была ли то стена или огород, в темноте разобрать было нельзя; доктора же это не озадачило, и он каким-то особенным образом постучал в невидимую дверь.
За дверью вскоре послышался сиплый голос.
– Это ты, Баптист?
– Я.
– А ее привел?
– Привел… Сам-то вернулся?
– Нет еще; но не замедлит.
И дверь отворилась. Доктор наудачу схватил за руку первого стоявшего позади него, а так как все трое крепко держались вместе, то он и ввел их всех в какой-то садик или огород. Отворивший заговорил опять, но уже удивленным
– Господи! Баптист! Что это ты наделал? Где ты взял эту компанию? Ведь уговаривались – мужчину со старухой оставить на произвол судьбы, а привести только молоденькую?…
– Делаешь, что можешь, а не то, что хочешь! Воевода-то я не сильнее тебя; всякий в своем роде. Сам придумал я, сам и выполнил этот план, но не надо было оставлять меня одного в конце, да еще и с несколькими людьми на руках. Вернулся кто-нибудь из наших?
– Нет еще. Должно быть, там, в лугу, есть поцарапанные… Ты бы сходил посмотреть, что там творится?
– Спасибо! Это не входит в программу моей службы, от игры в пистолеты да ножи я держусь подальше… Франк дома?
– Да, останется он здесь, когда знает, что мы должны сюда прийти! Еще вчера уехал в город. Мы здесь совершенно одни.
Разговор этот, веденный вполголоса, был вдобавок пересыпан особенными выражениями, и если бы Даниэль и дамы могли услыхать его, то и тогда ничего бы не поняли.
Между тем подозрения Ладранжа все более и более усиливались, и мозг его был в напряженном состоянии.
Пройдя ощупью сад, они подошли к строению, которое, насколько позволяла судить о нем темнота, был хорошеньким, в мещанском вкусе, домиком. Он стоял, казалось, уединясь от всякого жилья, и полная тишина царствовала кругом него.
Войдя в темные сени и отворив боковую дверь, один из провожатых ввел новоприбывших в чистенький маленький зал, очень опрятный, в котором окошки были герметически затворены длинными ставнями.
Вид такой веселенькой комнаты после всех только что виденных мрачных картин успокоительно подействовал на путников. Мария легко вздохнула, а маркиза с видимым удовольствием опустилась в кресло; даже Даниэль решился спросить:
– Здесь у вас, гражданин доктор, можем ли мы, наконец, считать себя вне опасности?
Баптист хирург, никто не заметил, как и когда успевший снять свой плащ и лакированные сапоги, ответил с двусмысленной улыбкой:
– Вы в доме человека, слывущего за самого честного во всем околотке, а потому никому и в голову не придет прийти сюда искать вас! Впрочем, не очень громко говорите, потому что Вассер с жандармами еще должен быть в деревне.
– Так мы в деревне? Как же она называется?
Прежде чем доктор успел ответить на этот затруднительный для него вопрос, из сеней послышался чей-то важный голос:
– Не бойтесь ничего, дети мои, и успокойтесь, здесь вы под кровом добродетели!
И когда говорившая это личность, отворя наружную дверь, вошла окончательно в комнату, присутствующие увидали человека лет около пятидесяти в черной истасканной рясе. Даниэль и его спутницы были поражены.
– Священник! – проговорил, наконец, Ладранж.
– Здесь почтенный священник, вероятно, преследуемый и скрывающийся в этом доме. В таком случае нам нечего бояться.