Шок-рок
Шрифт:
Его большие пальцы забрались на самый верх, прямо в складки кожи под ее нижней челюстью. Она вырывалась, но он надежно прижал ей коленом ноги, а что до ее рук, молотивших по его плечам, то — а, ладно — на них можно просто не обращать внимания. Его грязные ногти впились ей в кожу, и он рассмеялся этим омерзительным ужасающим смехом.
Она задыхается, издает дурацкие ("о-юк, о-юк") звуки, какие издавала Кристина, какие они все будут издавать, поскольку Верной Паника вернулся, мать их раз так, он вернулся, и он жилистый, он жадный, он…
Глаза у нее стали закатываться.
Он попытался прогнать эту мысль, но она вернулась снова. И руки, которые сейчас царапали и драли его, руки, которые когда-то ласкали его, дарили ему наслаждение. Волосы, теперь полные опилок, свисали ей на лицо, когда она томно двигалась на нем. Рот…
Изо рта у него вырвался визг, отчасти, его, отчасти чужой. Гитара, черная '59, ударила ему в спину, потянула за ремень. Гитара пульсировала жаром и мощью, и Нил, шатаясь, сделал несколько шагов по мастерской, воя голосом Паники. Его руки душили воздух, топор на правой был черен как ночь, а кровь на татуировке оттенена реальностью.
Пэм жадно втягивает ртом воздух, прижимая руку к горлу, кашляя и хрипя от древесной пыли на каждом вдохе.
— Я ее хочу! — воет Паника.
— Я тебе не дам! — кричит Нил.
— Она моя! Они все мои! Ты мой! — твердит ему Паника. — Твоя задница принадлежит мне, мальчик, твоя задница — моя. И я тебя сварю, и я тебя съем, потому что тебе меня не остановить! — Руки Паники поднимаются к лицу Нила. — В этих руках таланта больше, чем ты мечтал, мальчик! Больше знания! Больше всего! Прикончи ее! Ты же знаешь, что хочешь! Прикончи ее! Прикончи ее!
И Нил знает, чего он хочет. Помоги ему бог. Это пузырями вырывается на поверхность, и вот она — ненависть, разожженная Верноном Паникой, бьется и пульсирует жизнью, и вот сейчас… ее горло под его руками, его руками, вот он уже снова поворачивается к ней…
Нил метнулся к мирно жужжащей циркулярной пиле.
Панике потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что сейчас произойдет. Даже когда Нил прыгнул, Паника ему не поверил.
Нил провел по пиле левым запястьем. Лезвие прорезало ткани без малейшей заминки, и кровь и осколки кости разлетелись по всему верстаку. Паника взвыл. А Нил нет. Он был за чертой крика, за чертой боли. Его Левая кисть бесполезным куском мяса шлепнулась на землю, но это не остановило Нила — будто в ударе карате он опустил правую руку. Лезвие прошло через кость, мышцы, сухожилия, и правая кисть плюхнулась на пол в какой-то паре дюймов от левой.
Черная '59 у него за спиной начала кипеть, с шипением пошла пузырями от жара. Нил заизвивался от ожога, наклонился вперед, не обращая внимания на кровь, фонтаном хлещущую ему на сапоги. Гитара соскользнула ему на шею, потом через голову вниз, чтобы со звоном упасть на землю. Прохладная поверхность деки накалилась, краска пузырилась. С резким звоном,
Нил пошатнулся, перед глазами у него плыло, но Пэм увидела ползущие к гитаре руки и метнулась вперед, пригнувшись, словно победитель на последних метрах спринтерского забега. Ее нога врезалась в черную '59, резким ударом отфутболила гитару прочь. Ударившись о стену, инструмент разлетелся на части, кожу и волосы Нилу опалило жаром взрыва.
Руки, теперь вне пределов досягаемости, сжимаются и разжимаются в судорогах, потом чернеют и сжимаются с вонью горелого мяса. Несколько секунд спустя они уже истончились, напоминают всего лишь маленькие кусочки пережаренной вырезки.
Он слышит крик, откуда-то извне и изнутри своей головы. Высокий, то поднимающийся, то затухающий вопль "Суки!", и что-то темное и омерзительное уходит прочь, засасываемое вниз и в отдаленную тьму, уходящую все дальше и дальше, пока она не исчезает совсем из его внутреннего взора.
Поворачиваясь к Пэм, он заткнул обрубки рук под мышки и тут же насквозь промок от крови, а потом повалился вперед, тяжело рухнул ничком на пол мастерской. Опилки окрасились темно-красным.
Хотя Пэм вывезла кресло Нила с заднего выхода из больницы, ничего им эта уловка не дала. Газетчики обрушились на них — выкрикивали все разом вопросы, требовали рассказать о таинственном "несчастном случае" (который бульварная пресса уже объявила частью неудавшейся попытки совместного самоубийства), о предполагаемом мини-сериале на телевидении о его жизни, контрактах на книги, о том, что, черт побери, может делать музыкант, не способный больше играть.
— Твоей карьере конец, Нил! — выкрикнул телерепортер. — Что ты чувствуешь?
Нил еще искал, что сказать, а Пэм, шагнув к микрофону, говорила:
— Его карьера далеко не закончена. Если Бетховен мог писать музыку, оглохнув, Нил может делать музыку и без рук. У меня полно идей…
— У тебя? — поднимает глаза Нил.
Она улыбается.
— У нас полно идей. — Пальцы ее треплют чистые короткие волосы Нила. — И мы еще наведем шороху в мире музыки. Здесь речь о партнерстве на всю жизнь. — Она смотрит на него сверху вниз.
Глядя снизу вверх, Нил видит в ее глазах все. Они ни о чем не говорили, ничего не обсуждали, но им и не надо было. Она сама обо всем догадалась. Но молчала: ни ему не сказала ничего, ни знакомым, ни полиции. Она поняла. Она все понимает.
— Партнерство на всю жизнь, — повторяет она. — Не так ли, любовь моя?
Он смотрит на нее с требуемой нежностью, с "о-таким верным" выражением искренности и счастья, которые говорят, что они навсегда вместе и никогда не расстанутся…